Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

– Идут! – пронзительно прокричал кто-то подле него. Мимо пробежали, тяжело громыхая ногами, в сторону хода трое крестьян. Они были простоволосы и так увлечены и взволнованы, что почестей Васильку не оказали, и один из них даже толкнул его. «Погодите, пройдет ход!..» – разозлился Василько.

Он вышел на лестницу и уже почти спустился со стены, как увидел, что навстречу ему поднимается воевода. От тяжести облаченного в брони тела Филиппа, а также от людей, сопровождавших воеводу, лестница сильно прогибалась и громко скрипела. Василько прижался к стене, к которой была прикреплена лестница, освобождая воеводе проход. Филипп молча прошел мимо, Василько уловил только легкое движение воздуха, поколебленного могучим телом воеводы. Вслед за воеводой и его малой дружиной на стену поднимались бояре. Многие из них были в бронях и тяжки собой, но лестница не издавала под ними скрип, а только слегка пошатывалась; и смотрелись бояре мельче, не было у них ни той осанки, ни уверенного спокойствия, которые проглядывались у воеводы. Они прошли мимо Василька, как бы не замечая его, лишь Воробей злорадно ухмыльнулся.

Никто не наказывал Васильку следовать за сильными, но он покорно стал подниматься вслед; сделал несколько шагов и уперся в чью-то спину. Два человеческих потока: один многолюдный и торжественный, другой небольшой, тяжелый и озабоченный – встретились и остановились на среднем мосту стрельни.

Из-за этой заминки Васильку пришлось делать то, что так не хотелось делать. Он тоскливо стоял на лестнице, смотрел в боярские спины и повторял за ними все движения: снял шапку, крестился и кланялся. За его спиной, на лестнице, никого, а на земле кучковались крестьяне и другие осажденные. Наблюдали, как Василько стоит в хвосте, и, видимо, переговаривались, отмечая его плюгавство и худородность.

Василько покраснел, сжался и с ненавистью смотрел на стоявшего впереди боярина в собольей шапке и крытой золотистой парчой шубе.

Наконец наверху зашевелились, кто-то нетерпеливо спросил: «Пошли, что ли?» Заколебались плечи бояр, опять заскрипела лестница – Василько последним поднялся на свое прясло.

Он думал, что Филипп пожелает возглавить крестной ход. Но воевода остался на стене. Это встревожило и озадачило Василька.

Филипп остановился на том же самом месте, где Васильком был заколот Волк, и посматривал на Заречье. Ветер трепал его алую вотолу и теребил бороду; на лице воеводы ни гнева, ни упрека. Одни бояре перешептывались и искоса посматривали на Василька, другие смотрели в ров. Воробей аж на цыпочки встал, казалось, вот-вот он сорвется и полетит со стены вниз головой.

Воевода обернулся и рассеянно посмотрел на обступивших его людей, будто искал кого-то. Василько поспешил спрятаться за спину боярина, на которого он с ненавистью смотрел на лестнице. Боярин сделал шаг в сторону, и здесь Василько обнаружил, что все смотрят в его сторону, а воевода подзывает его своим толстым пальцем. «Что им от меня нужно? На кой ляд сдалась мне эта Москва?» – тоскливо подумал он.

– Нечто не видишь, что тебя воевода зовет? Иди! – прошипел ему на ухо ненавистный боярин. Василько приблизился к Филиппу, встал в двух шагах от воеводы.

– Молви! – сказал Филипп.

«Что молвить-то?» – подумал Василько, растерянно водя головой. Он только раскрыл рот, чтобы сказать первые пришедшие на ум слова, и тут же замер, увидев, что Филипп смотрит на Воробья. Воробей стоял, заложив руки за спину, и выжидающе молчал, как бы давая понять и вольной позой, и своим молчанием, что будет говорить не с поспешной угодливостью, а так, как приучен, или распалялся Воробей, разжигал в душе гнев и ждал, когда тот гнев придаст ему больше решимости. Вот он покраснел, нервно задергал губами – Васильку показалось, что не закрытые шапкой седые волосы боярина вздыбились.

– А ведомо ли тебе, воевода, какие злые дела творит Васька? – вскричал Воробей так сердито, будто не воеводе говорил, а своему обельному холопу. И его тон, более чем слова, напугал Василька. – Не иначе, как татарам доброхотствует! Да он куплен татарами еще прошлым летом! – распалялся Воробей, показывая рукой на грудь Василька. – Посмотри, надежа-воевода, какие пакости содеял в Москве Васька: костры палит великие, помышляя стены поджечь, князю не радеет, стены не укрепляет, а ходит по граду, словно медведь-шатун, да смотрит, где бы меду и пива испить.

Василько хотел перебить Воробья и поведать всем, что боярин – его недруг и потому творит лжу, но от волнения не мог вымолвить и слова. С подергивающихся, непослушных губ срывались только приглушенные неясные звуки, тотчас заглушаемые злобными наветами Воробья. Лишь когда Воробей поведал о поколотом Васильком крестьянине Волке, он выкрикнул:

– Не было этого! Наговоры!

Воробей не дал Васильку более молвить слово:

– Крамолу пресечь надобно, показнить Ваську! А то идет по Москве слух: Васька татарам град передать замыслил, – Воробей перешел на хрип; казалось, его напрягшиеся и резко обозначившиеся на дряблой шее жилы сейчас лопнут и Воробей истечет кровью и задохнется в злобе. Он кашлянул раз-другой, перевел дыхание и уже совсем мирно добавил: – Послушай, надежа-воевода, силу московскую! Мы худого совета не дадим. А если ослушаешься, Бог тебе судья!

«Зачем он хочет погубить меня? Ведь я же не стал убивать его сына», – изумленно думал Василько. И тут, словно для того, чтобы вконец смутить его, бояре дружно принялись поддакивать Воробью:

– Воистину доброхотствует Василько татарам!.. Верно Воробей речет, любы нам его речи!.. Казнить Василька нужно! Пусть другим будет неповадно пьянствовать! Акиндина да Гаврилу за малую вину казни предали, а перед Васькой распинаемся!.. Гуляет да бражничает только!

«За что вы меня так? Чем же я обидел вас?» – спрашивал бояр ошалевший взгляд Василька. Как ему сейчас хотелось услышать утешение, увидеть хоть на одном лице сострадание. Он бы тогда немного успокоился и поведал, какие помыслы правят сейчас Воробьем. Но немилосердны бояре, а молодшие дружинники воеводы равнодушны; и ведь не подумают молодцы, что их вот так же могут очернить без вины; и воевода смотрит исподлобья.

Филипп размышлял, как ему быть. Слова Воробья не были для него новы: через Анания он ведал каждый шаг Василька. Он не знал лишь об убиении Волка, но сейчас не время печаловаться о смерде. Филиппа пугало дружное и настойчивое требование бояр. Он оказался перед выбором, кого предпочесть: либо Василька – пившего, одичавшего, но все же в ратном деле искусного, либо нарочитых бояр – людных, конных и оружных. Подумав немного, он решил, что ныне не тянет Василько против сильных и славных.

– Быть по-вашему, – согласился Филипп. – Сам вижу, что не больно печалуется о граде Василько.