Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

– Нет! – вскричал Василько и с размаху ударил Воробья. Ябедник деревянным кубарем рухнул на мост. Отпрянул побледневший Филипп, негодующий ропот пробежал по пряслу. Василько потянулся к мечу, но здесь что-то тяжелое и громоздкое обрушилось ему на голову.

Враз все поплыло и закружилось: лица бояр, выступающая над мостом стена, затянутое серыми завивающимися облаками небо. Голоса и звуки ожидавшего осаду града слились в назойливое посвистывание в ушах. И сквозь этот свист и разливающуюся по телу тошнотворную слабость Василько ощутил громкие и частые удары сердца. То, что с ним сейчас делали люди, более не занимало Василька. Они заламывали ему руки за спину, перевязывали запястья крепкими путами, волокли со стены на землю, бросили в сани и повезли на Маковицу. Они лишь мешали ему осмысливать и ощущать постепенно овладевшее им состояние тишины и покоя.

После полудня произошло то, чего так опасались осажденные.

На прясле, которое обороняли крестьяне, было малолюдно. Среди немногих находился Карп. Он смотрел за реку. Если там, куда падал его рассеянный взгляд, произошло бы какое-то движение, то Карп не тотчас заметил его. Он пребывал под впечатлением приключившейся между ним и чернецом ссоры. Карп сам затеял ее и никак не мог успокоиться, потому что повздорил с ним именно чернец, которого он кормил во время осадного сидения. Размирье произошло из-за того, что Карп поведал чернецу, будто Василько и впрямь доброхот татарский и потому его нужно непременно показнить.

– Вестимо, продался! – уверенно доказывал Карп. – В осаду садиться не хотел, Волка погубил, заставлял нас без нужды пребывать в тяжких работах…

– Полно нелепицу нести! Ополоумел ты совсем, Карп! – перебил его чернец.

Если бы Карпа попрекнул Дрон или Копыто, то он бы и ухом не повел, но его осадил чернец, которого он считал своим сердечным другом.

– Ты сам пировал с ним, оттого и защищаешь! – вскипел Карп, запамятовав в запале, что он также сидел не один раз за одним столом с Васильком.

Федор покраснел, сжал кулаки и шумно засопел; казалось, еще немного, и он сметет широкой грудью хлипкого Карпа. Карп испугался и принялся совестить чернеца:

– От детей отрывал скудную брашну, дабы насытить твое ненасытное чрево! С женой из-за того сколько бранился!

Федор скрипнул зубами, рыкнул что-то бессвязное и пошел прочь. Карпу стало обидно и одиноко. Чернец был его опорой, мыслился верным защитником, с ним он самого Дрона не боялся, именно через Федора Карп стал своим на Васильковом дворе. Надобен был такой товарищ, особенно в осаде. Теперь же нет с ним чернеца, ушел. Ничего, Карп и без него отсидится. Не впервой… Поклонится кому нужно, найдет, на чье плечо опереться. Хотя бы на Анания… А что, пошепчет с ним наедине, подаст добрый совет, где нужно, льстивое слово молвит, где можно, услугу окажет, глядишь, и подружились. Чернеца же Карп более привечать не будет.

Карп уже мысленно предвкушал свою месть. Сегодня вечером он будет хлебушек ести, пить кисель овсяной, а Федор подле ходить и облизываться. Чтобы сильнее досадить бывшему товарищу, Карп кинет хлеб бродячему псу и посмотрит на чернеца. Чернец тоскливо взглянет на Карпа и уйдет несолоно хлебавши. А коли не уйдет? Если приблизится, помнется с ноги на ногу да попросит прощения? Что тогда? Тогда станет ворчать на чернеца жена, но Карп прикрикнет на нее, затем взглянет в бесстыжие очи Федора и молвит: «Думал, что ты добрый человек, да обознался. Пакостник ты мерзостный, вот ты кто! Иди своей дорогой, пока цел!»

Карп оборотился и посмотрел вниз, внутрь града, разглядывая среди крестьян чернеца. Чернец сидел у костра, свесив голову; печальный вид Федора разжалобил Карпа. «Не буду его гнать, а поделюсь хлебушком», – решил он.

Карп вновь принялся рассеянно разглядывать предградие, русло реки, Заречье. Его внимание постепенно привлекли мчавшиеся снизу реки всадники. «Что это они? Ведь коней загубят!» – удивился он. Всадников было пятеро, и по их обличью острозоркий Карп опознал своих дружинников. Он встревожился и перекрестился.

Несмотря на то что Карп редко хаживал в церковь и делал это не столько ради душевного спасения, сколько повинуясь назойливым уговорам жены, он часто, порой не к месту, упоминал и Господа, и Христа, и Богородицу и крестился. Бога, по его разумению, придумали сильные и славные, чтобы притеснять меньших людей. Он верил в Велеса, в Макошу, ходил тайком к идолам, что стояли в полузабытьи в трех верстах от села, подле лесного озера.

Всадники растянулись более чем на сотню сажень. Передний влетел в пустой, частично порушенный Подол. Он что-то крикнул на ходу и замахал руками. Ветер дул в сторону Кремля, и Карп услышал всадника, который кричал то ли «Спасите!», то ли «Спасайтесь!». У Карпа похолодело внутри живота, он стал растерянно озираться. Как на грех, мост был безлюден, Карп увидел только спины крестьян, входивших с моста в стрельню. Он кинулся к внутренней стене и, не сгибая головы, выкрикнул: «Эй!.. беда, что ли?» Затем тотчас воротился на прежнее место. Кроме волнения его угнетала досада, что именно в его присутствие за городом происходит что-то странное, а он не знает, что делать.

Между тем еще три всадника въехали на Подол. Последний их товарищ отстал. Даже издали Карп заметил, что он сидит в седле нетвердо, все клонится на одну сторону.

Но тут же Карп забыл на время об отставшем всаднике. Он заметил, что из редкого чахлого леса, находившегося на другом, правом берегу Москвы-реки, почти напротив устья Яузы, показались верховые люди. Сначала робко, словно испугавшись той напряженной тишины, которую излучали снега, леса и притаившийся град, из леса выехал один всадник. Он остановил коня у самой кромки реки и осмотрелся. Конь под всадником показался Карпу неказистым и лохматым, сам всадник – приземистым и широкоплечим; и сидел он в седле непривычно вытянув вперед ноги, шапка на его голове была пушистой и плоской.

Карпу показалось, что всадник смотрит на него словно для того, чтобы хорошенько запомнить. Он поспешно пригнулся и спрятался за выступ стены. Сидя на корточках, боком, продвинулся немного вдоль стены, перевел дыхание, осенил себя крестным знамением и только тогда поднялся.

Из редколесья уже выехали другие всадники. Они, будто потешаясь над осторожностью первого всадника, весело, с гиканьем и посвистом, рванули к реке. «Они!» – догадался Карп и почувствовал, как у него перехватило дыхание.

– Татары! Татары! – несколько раз вдохнув полной грудью, вскричал он, не оборачиваясь. Ему показалось, что он крикнул не так громко, чтобы его услышали находившиеся внизу крестьяне. Он хотел вскричать в другой раз, но разворачивающиеся на реке события так увлекли Карпа, что он забыл, для чего поставлен на стену.