Виктор Поротников - Олег Рязанский против Мамая. Дорога на Куликово поле

— Я давно замечал за Ольгой, что ей в тягость твоя опека, княже, — сказал Увар. — Ольга не может тебе простить смерти своего отца, поверь мне. Наверняка Ольга хотела удрать куда-нибудь в Москву или в Суздаль, зная, что тамошние князья враждебны тебе, князь-батюшка. Однако татары сумели изловить Ольгу и обратили ее в рабство. И поделом этой злобной гордячке!

Выслушав огнищанина, Олег Иванович с сомнением покачал головой, заметив, что вряд ли у Ольги, такой тихой и скромной, хватило бы смелости на столь отчаянный шаг.

— Эх, князь! — с жаром выдохнул Увар. — В тихом омуте черти водятся. Ольга лишь с виду эдакая скромница, но в сердце у нее пышет дьявольский огонь! Это же по ее очам было видно, — со значением добавил огнищанин, сам не ведая, насколько он близок к истине.

И все же Олег Иванович не согласился с предположением огнищанина Увара, полагая, что тем движет личная неприязнь к Ольге. Увар недолюбливал Ольгу за ее колкие замечания о нем, за то, что она частенько вступала в пререкания с ним. Что и говорить, Увар может придраться к кому угодно из-за пустяка, характер у него довольно склочный.

Пентег, узнав, что Олег Иванович собирается отправить посольство с дарами к Мамаю, стал проситься, чтобы и его зачислили в состав посольской свиты. Пентег рвался в Сарай, горя желанием разыскать там Ольгу и вызволить ее из татарской неволи. Поскольку Пентег свободно владел татарским наречием и хорошо знал расположение улиц и закоулков Сарая, Олег Иванович уважил просьбу литовца, включив его в отряд гридней, коим надлежало охранять рязанских послов в пути. Старшим среди этих дружинников был назначен Тихомил, пользовавшийся безграничным доверием Олега Ивановича.

Во главе посольства был поставлен боярин Брусило, тоже неплохо изъясняющийся по-татарски. Олег Иванович велел своим послам прощупать настроение Мамая, вызнать его ближайшие намерения. Коль Мамай собирается в поход на Русь, то рязанским послам надлежит убедить его обойти Рязанское княжество стороной. Олег Иванович собирался опереться на Мамая в своем противостоянии с московским князем. Мамай ныне вошел в силу, одолев всех своих соперников в Золотой орде! Мириться с независимостью Московского княжества, откуда в Орду давно уже не поступает ни шкурки, ни монеты, Мамай, конечно, не станет. Война между Ордой и Москвой неизбежно начнется, может, уже грядущим летом. Дабы Рязань не оказалась между молотом и наковальней, Олег Иванович решил загодя вступить в союз с Мамаем.

С того самого дня, когда был погребен в Успенском храме его старший сын, Олега Ивановича не покидала неизбывная печаль. Им владело какое-то гнетущее душевное опустошение. Дел и забот, требующих его вмешательства, было очень много. Однако Олег Иванович ничем не мог заняться. Скорбь по сыну не оставляла его ни днем, ни ночью. Он никого не желал видеть. Тоска валила его на постель, вынуждала гасить горе в хмельном похмелье.

Роман был любимцем Олега Ивановича. С ним он связывал свои честолюбивые надежды на возвышение Рязанского княжества. И вот надежды эти пошли прахом. Роман приходил к Олегу Ивановичу во сне, Роман то и дело мерещился ему наяву… Князю снилось, как он ведет еще совсем маленького Романа за руку по деревянному полу теремной крытой галереи… Вот Олег впервые сажает пятилетнего Романа верхом на коня… Вот Олег учит своего первенца держать меч…

— Ох, Ромушка, светлая головушка! — просыпаясь, стонал Олег. — Почто же ты покинул меня до срока?

Никто из бояр и дружинников не знал, как успокоить и чем утешить своего князя.

Холодные октябрьские дожди поливали землю. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотную завесу из нахмуренных туч.

По всей Рязани стучали топоры, гулко гремели раскатывающиеся бревна, зычно перекликались зодчие и плотники, торопливо возводя дома на месте недавнего пожарища. Ветер далеко разносил по округе запах древесной стружки и сосновой смолы. Строителям помогали все, кто мог, стар и млад. Люди понимали, нужно управиться до первого снега, до зимних холодов, которые были уже не за горами.

Как-то поутру боярин Собирад сообщил Олегу Ивановичу о приезде к нему в гости серпуховского князя Владимира Андреевича.

— Не как посол от князя московского прибыл я сюда, но как родственник твой, желая разделить твою печаль, — сказал Владимир Андреевич, обняв похудевшего и осунувшегося Олега Ивановича с обрезанными в знак траура волосами. — Скорблю вместе с тобой, брат, по старшему сыну твоему. Горе сие вдвойне тяжелее, ибо случилось оно в дни татарской напасти, обратившей Рязань в руины. Я привез тебе деньги, брат, на восстановление храмов и града твоего.

— Благодарю, брат! — растроганно промолвил Олег Иванович. — Раздели со мной трапезу. Я ведь из-за стола к тебе вышел. Давай помянем с тобой усопшего Романа за чашей хмельного меда.

Придя в трапезную, Владимир Андреевич не увидел за столом супругу рязанского князя, поэтому сразу же осведомился о ее здоровье.

— Все ли ладно у Евфросиньи Ольгердовны? — проговорил гость, садясь за стол с яствами. — Не одолевают ли ее немочи телесные? Ведь ей переносить смерть своего первенца вдвойне мучительнее.

— Полагаю, Евфросинья еще не ведает о том, что старший ее сын ушел из мира живых, — с мрачным лицом заметил Олег Иванович, присаживаясь к столу напротив гостя. — Супруга моя до сих пор пребывает в Литве, гостит у брата Ягайлы.

Владимир Андреевич слегка покивал головой и вновь спросил, бросив любопытный взгляд на богато одетого Кашафеддина, также сидящего за столом:

— А это кто? Уж не посол ли ордынский?

Благодаря роскошному восточному одеянию Кашафеддин смотрелся как знатный ордынский эмир или ханский баскак.

— Этого имовитого хорезмийца я вызволил из татарской неволи при взятии Наровчата, — ответил Олег Иванович. — Его зовут Кашаем. Он согласился служить мне, хотя по-русски покуда не разумеет. Ну, это дело поправимое! Ведь и я когда-то не знал ни слова ни по-татарски, ни по-персидски. Ныне же я свободно изъясняюсь на сих восточных языках.

Повернувшись к Кашафеддину, Олег Иванович заговорил с ним по-персидски, пояснив, кем доводится ему прибывший в гости серпуховской князь и о чем меж ними идет разговор.

Кашафеддин с улыбкой поприветствовал Владимира Андреевича на ломаном русском, прижав ладонь к груди. Хорезмийцу сразу приглянулся молодой серпуховской князь, которому не было еще и двадцати пяти лет. Плечистый и статный, с приятным открытым лицом, Владимир Андреевич производил впечатление человека не скрытного и не замкнутого в себе. Расспрашивая Кашафеддина об его отчем крае, он заметил, что в Москву каждое лето приезжают купцы из Хорезма. При этом он хвалил хорезмийские ткани, чеканные сосуды, седла и другие товары.