Мишель Моран - Избранница Наполеона

— Она хотела убедиться в моей верности, — говорю я.

Гортензия откладывает ложку.

— Значит, Полина слышала про графа Нейпперга, — предполагает она. — От королевы Каролины. Или от кого-то из ее фрейлин.

У меня обрывается сердце.

— И что он станет делать?

— Да ничего, — как ни в чем не бывало произносит Гортензия. — Это всего лишь слухи.

— И он не отыграется на моем отце?

— Каким образом?

Да каким угодно.

— Например, сместив его с австрийского престола.

Но Гортензия моих страхов не разделяет.

— Граф находился здесь всего несколько минут, и вы с ним наедине не оставались, — успокаивает она. — Передал вам Зиги — и все. — Мы обе поворачиваемся к камину, где, свернувшись в своей новой корзинке, спит мой спаниель. — А кроме того… — улыбается Гортензия, — неужели он станет наказывать вас после такой-то новости?

Мы одновременно смотрим на мой живот, и в этот момент со скрипом открывается дверь и входит Наполеон.

— Ваше величество! — Гортензия не показывает своего удивления и поднимается. Обычно в это время у него бывает Меневаль.

— Уйди, — приказывает он.

Гортензия вопросительно смотрит на меня.

— Ступай, — говорю я. — Завтра увидимся.

Она оставляет мороженое недоеденным и уходит, а Наполеон от дверей следит за мной.

— Говоришь, старый друг? — спрашивает он.

Я опускаю ложку.

— Кто?

— Кто?! — повторяет он и так стремительно пересекает комнату, что я не успеваю приготовиться к тому, что за этим следует. Он берет вазочку с мороженым и сует ее мне в лицо. — За дурака меня держишь?! — кипит он. — Думаешь, я не видел, что у вас там происходило? — Наполен сильнее тычет в меня вазочкой, потом отпускает руку, и она падает на пол. — Давай же, маленькая свинка! Продолжай жрать! Это у тебя лучше всего получается.

У меня перехватывает дыхание. Я беру салфетку, но руки дрожат, и вытереться никак не удается. Никогда еще меня так не унижали, да и кто? Собственный муж! Я встаю с кресла, чтобы привести себя в порядок, но он нажимает мне на плечо, заставляя сесть.

— Сказать вам, почему я все время ем? — рыдаю я. Он молчит, и я говорю: — Потому что я беременна!

Он отнимает руку, будто обжегся.

— Откуда… откуда ты знаешь?

— Оттуда, что сегодня уже два месяца, как у меня задержка. Одним словом, я уверена.

— Мари…

— Не прикасайтесь ко мне! — кричу я.

Я вскакиваю и убегаю в свой будуар, но Наполеон бросается за мной.

— Ma bonne amie … Прости меня!

Я умываю лицо в тазике с лимонной водой, который мне каждый вечер готовят слуги, и сквозь слезы чувствую дыхание Наполеона у себя за спиной. Что если этот ребенок пойдет в отца? Что если он окажется таким же порочным и бессердечным?

— Mio dolce amore, — произносит он с нежностью. — Если б я только знал…

Эти слова вызывают у меня одно раздражение. Я откладываю полотенце в расчете, что он увидит отвращение в моем взгляде.

— Ну, теперь вы знаете.

— Я искуплю свою вину. Проси чего хочешь! Обещаю.

Но уже поздно. Тот, кто мне нужен, сейчас на пути в Австрию.

Дворец Фонтенбло

Август 1810 года

Почему Господь меня так наказывает? Она беременна! И теперь мой брат скачет вокруг своей жены, словно она из севрского фарфора, задаривает ее шелками, кружевами, сладостями. Поль рассказал, что когда вчера вечером он был у императора в кабинете, она явилась, и он дал ей написать официальное письмо в Россию, после чего еще хвалил за деликатный тон послания!

Я оглядываюсь и нахожу глазами его последний подарок мне, и немедленно меня охватывает желание разорвать его на кусочки. Да как он смеет думать, что может купить мое прощение какой-то шубой! Де Канувиль следует за моим взглядом и хмурится.

— Жест доброй воли от моего братца! — рявкаю я. — Привез от русского императора. Ему подарили три. Ничего уникального. Если хочешь, забери себе. Можешь пустить на оторочку для своего мундира. Или пальто. Или даже нижней одежды. — Несмотря на боли в желудке, я подхожу к кушетке и беру шубу в руки. — Забирай, — решительно говорю я. — Не желаю ее больше видеть!

Да и вообще, в черном мехе он будет неотразим.

Я сажусь на кушетку и обхватываю голову руками. Ведь это я сама все затеяла. Уговорила брата развестись с Богарне. А теперь, пожалуйста, все для Марии-Луизы. «Чего желает Мария-Луиза? Как думает Мария-Луиза? Не угодно ли Марии-Луизе ответить в моем кабинете на пару писем? Она ведь у нас образец политической интуиции и опыта!» Как вспомню, что Поль уговорил меня перед ней извиниться, возникает желание его прибить.

Де Канувиль нежно потирает мне спину.

— Он все равно останется твоим братом, — говорит он.

— Он хочет, чтобы я завтра явилась к нему в кабинет, — отвечаю я. — Потребовалась моя помощь. Продумывает, видите ли, убранство детской. — Взор затуманивают слезы ярости. Вот бы сделать так, чтобы я вообще никогда не слышала этого имени — Мария-Луиза!

— Твой вкус покорит римского короля.

Но я в таком настроении, что неспособна воспринимать его умасливания.

Наутро я являюсь к брату в кабинет. Весь двор мечется, как курица с отрезанной головой.

— Какой тебе больше нравится вариант? Первый, с серебряным шкафом?

Я наклоняюсь к столу.

— Третий.

— С библиотекой?

— Ты же хочешь, чтобы ребенок был грамотным, да? — Он берет перо и зачеркивает третий проект. — А было время, когда ты считал, что вся слава идет с Востока и что в анналы истории твое имя впишет Египет.

— Это все в прошлом, понимаешь? С Египтом покончено. Это была просто тренировка, Полина. Трехгодичная подготовка к настоящей войне. Будь довольна, что тебе досталось столько сокровищ. Но не живи вчерашним днем!

— Раньше ты думал иначе.

— Раньше люди думали, что солнце вращается вокруг Земли, а не наоборот.

Его не переспоришь. У него на все есть ответ. Или колкость. Или издевка.

— Ты хочешь, чтобы крестины твоего наследника были похожи на то, как Мария-Антуанетта крестила своего дофина? — спрашиваю я. И провокационно добавляю: — Ты хочешь, чтобы твой сын — или дочь — были одеты в тот же наряд, что и Людовик Семнадцатый? — Я делаю шаг назад. — Что ж, давай. Сооружай в Тюильри и Фонтенбло детские комнаты, только не спрашивай меня потом, почему народ восстал.

Я поворачиваюсь, собираясь уйти, но он хватает меня за руку.

— Я тебя не отпускал!

Я поднимаю на него глаза и надеюсь, что он ощущает их жар.

— Что такое? Мы еще и свадьбу твоего ребенка будем планировать? — Я вырываюсь и шагаю к выходу.

— Не смей уходить!

— Иначе что?

Я открываю дверь и с шумом захлопываю за собой. В приемной дожидается Мария-Луиза. Она тут же поднимается с кресла. Я оглядываю ее живот под синим с белым платьем. Одному Богу известно, что на нее налезет через несколько месяцев. Придется палатку приспосабливать.