Деннис Лихэйн - Настанет день

Когда это началось?

— Нет, вы не понимаете, — возразила мать. — Вы оба совсем ничего не понимаете. И никогда не понимали.

Она вошла в свою спальню и закрыла за собой дверь.

Стив Койл болел уже часов пять, когда об этом узнал Дэнни. Утром Стив проснулся и обнаружил, что ляжки у него размякли, икры распухли, ступни подергиваются, а в голове пульсирует боль. Он не стал терять время и притворяться, будто у него что-то другое, не это . Выскользнул из спальни, которую в эту ночь делил с вдовой Койл, схватил одежду и был таков. Без малейшего промедления, хоть ноги подкашивались под ним, словно решили оставаться на месте, даже если туловище будет продолжать двигаться.

Через несколько кварталов, рассказывал он Дэнни, эти вшивые ноги адски заболели. На каждом шагу он просто выл, черт дери. Он попытался доковылять до трамвайной остановки, но тут сообразил, что перезаразит весь вагон. Впрочем, он вспомнил, что трамваи все равно не ходят. Тогда пешком. Одиннадцать кварталов — от вершины холма Мишн-хилл, то есть от квартирки вдовы Койл, где нет горячей воды, и вниз, вниз, до больницы Питера Бента Брайэма. Добрался он до нее уже, черт подери, чуть не ползком, сложившись пополам, точно сломанная спичка, и внутри у него все сводило судорогой — живот, грудь, глотку, елки-палки. И голову, боже ты мой. Когда он оказался у приемной стойки, он чувствовал себя так, словно кто-то забивает ему в лоб здоровенную трубу.

Все это он поведал Дэнни сквозь пару кисейных занавесок, висевших в инфекционной палате отделения интенсивной терапии больницы Брайэма. В середине дня, когда Дэнни пришел его навестить, в палате больше никого не было, только под простыней по ту сторону прохода бугрилось чье-то тело. Остальные койки стояли пустые, занавески возле них были раздвинуты. Ощущение от этого было почему-то даже более жуткое.

Дэнни выдали маску и перчатки; перчатки он сунул в карман, а маску повесил на шею. Но все-таки разговаривал со Стивом через кисею. Он не боялся, что подхватит заразу. Пускай Создатель сам решает, как с тобой быть, иначе получится — ты не веришь, что Он тебя создал. Но смотреть, как она лишает Стива сил, обращает его в труху, — это совсем другое дело. Не умирать, а лишь смотреть.

Стив говорил так, словно одновременно пытался прополоскать горло. Слова с трудом проталкивались сквозь мокроту.

— Вдова не пришла. Представляешь?

Дэнни на это ничего не ответил. Он встречался с вдовой Койл один-единственный раз, и у него осталось впечатление чего-то суетливого и тревожно-себялюбивого.

— Не вижу тебя. — Стив прокашлялся.

— А я тебя вижу, старина, — ответил Дэнни.

— Отодвинь занавеску, а?

Дэнни не сразу пошевелился.

— Страшно? Я тебя не виню. Ладно, не надо.

Дэнни подался вперед, потом отклонился назад, и так несколько раз. Поддернул брюки. Снова наклонился. И отодвинул занавеску.

Его друг сидел в кровати, подушка у него под головой потемнела. Лицо у Стива было одновременно и распухшее, и страшно исхудавшее, как у десятков зараженных, живых и мертвых, которых они навидались за этот месяц. Глаза таращились, словно пытаясь сбежать, и в них дрожала мутная пленка, скапливавшаяся в уголках. Но он был не лиловый. И не черный. Он не выкашливал легкие, не ходил под себя. В общем, не так уж болен, как можно было опасаться. По крайней мере — пока.

Приподняв бровь, он глянул на Дэнни, изможденно усмехнулся:

— Помнишь девчонок, которых я клеил летом?

Дэнни кивнул:

— С некоторыми дело зашло дальше.

Он кашлянул. Коротко и негромко, в кулак:

— Я, между прочим, песенку написал. У себя в голове. Называется «Летние девчонки».

Дэнни вдруг ощутил, какой от Стива идет жар. Если склониться над ним, волны жара доберутся до лица, их чувствуешь уже за фут.

— Вот как? «Летние девчонки»?

— «Летние девчонки», точно. Как-нибудь тебе спою.

На прикроватном столике Дэнни увидел ведерко с водой. Он вытащил из него полотенце, выжал, положил Стиву на лоб. Стив глянул на него безумными и благодарными глазами. Дэнни провел полотенцем по его лбу, вытер щеки, потом опустил нагревшееся полотенце в прохладную воду и снова отжал. Протер напарнику уши, шею с боков и спереди, подбородок.

— Дэн.

— Да?

Стив скривился:

— Мне на грудь словно лошадь навалилась.

Дэнни старался не разреветься. Он не отводил взгляда от лица Стива, кладя полотенце обратно в ведерко.

— Сильно болит?

— Да. Сильно.

— Дышать можешь?

— Не очень-то.

— Тогда, видно, лучше позвать доктора.

Стив поднял и опустил веки.

Дэнни похлопал его по руке и позвал врача.

— Побудь тут, — попросил Стив. Губы у него были белые.

Дэнни улыбнулся и кивнул. Развернулся на маленькой табуретке, которую вкатили в палату, когда он пришел. Снова крикнул врача.

Эйвери Уоллис, семнадцать лет прислуживавший семейству Коглинов, скончался от инфлюэнцы и был похоронен на кладбище «Кедровая роща», на участке, который Томас Коглин сам купил для него десять лет назад. На краткую погребальную церемонию пришли только Томас, Дэнни и Нора. Больше никто.

Томас проговорил:

— Жена его уже двадцать лет как умерла. Дети рассеялись по свету, большинство сейчас в Чикаго, один в Канаде. Никогда ему не писали. Он потерял с ними связь. Он был хороший человек. Не всякому открывался, но хороший человек.

Дэнни с удивлением услышал печаль в голосе отца.

Гроб Эйвери Уоллиса начали опускать в могилу; отец зачерпнул горсть земли и бросил на деревянную крышку.

— Господи, упокой его душу.

Нора стояла опустив голову, по лицу ее текли слезы. Дэнни потрясенно думал: как же так, ты знал этого человека всю жизнь, но так по-настоящему и не узнал?

Дэнни кинул на гроб и свою пригоршню земли.

Потому что он был черный. Вот почему.

Стив вышел из больницы Питера Бента Брайэма через десять дней. Как и тысячи других заразившихся, он выжил, а грипп продолжал неудержимо расползаться по стране, достигнув Калифорнии и Нью-Мексико в тот самый день, когда Стив подошел вместе с Дэнни к такси.

Стив брел, опираясь на трость. Теперь ему всегда придется так ходить, предупреждали доктора. Инфлюэнца ослабила сердце, задела мозг. Головные боли никогда не оставят его в покое. Иногда ему, возможно, будет трудно говорить, а физические нагрузки, скорее всего, попросту убьют его. Неделю назад он еще шутил над этим, но теперь помалкивал.

До стоянки такси было совсем недалеко, но путь занял много времени.

— Между прочим, даже на канцелярскую работу нельзя, — проговорил он, когда они добрались до такси.

— Знаю, — ответил Дэнни. — Жалко.

— Говорят, «слишком большое напряжение».

Стив с трудом забрался в машину, Дэнни передал ему трость. Он обошел такси с другой стороны и сел.