Деннис Лихэйн - Настанет день

— Мальчишечки мои. Как жизнь?

— Просто отлично, сэр, — ответил Джесси.

Лютер выдавил из себя:

— Очень хорошо, сэр. Спасибо, что спросили.

Никакой маски, в отличие от Дымаря и Франта, Декан не носил, и улыбка у него так и сверкала, широкая и белозубая.

— Ну что ж, это просто музыка для моих ушей, честное слово. — Он дотянулся до них через стол и похлопал каждого по плечу. — Денежки зашибаете, а? Хе-хе-хе. Ну что ж. Любите это дело, а? Зашибать зелененькие?

— Мы стараемся, сэр, — произнес Джесси.

— «Стараетесь» — чертовски слабо сказано. Не стараетесь, а делаете, вот что я вижу. Вы у меня самые-самые лучшие сборщики.

— Спасибо, сэр. Правда, в последнее время приходится туговато из-за этой заразы. Много народу болеет, сэр, у них сейчас нет настроения делать ставки.

Декан отмахнулся:

— Людишки всегда болеют, обычная история, что тут поделаешь. Верно я говорю? Они болеют, а иногда те, кого они любят, умирают, не правда ли? Благослови нас, Отец Небесный, это же просто надрывает сердце — лицезреть столько страданий. Все ходят по улице в масках, похоронщикам не хватает гробов. О господи. В такие времена, понятно, всякие ставки побоку. Все это откладываешь на потом да знай себе молишься, чтобы прошли несчастья. А когда пройдут, то что? Когда пройдут, тогда ты и вернешься к ставочкам. Уж конечно, черт побери. Но, — он наставил на них палец, — не раньше. Услышу ли я «аминь», братья мои?

— Аминь, — вымолвил Джесси, приподнял маску, пропихнул под нее стакан и мигом всосал его содержимое.

— Аминь, — отозвался Лютер и чуть-чуть отпил из своего.

— Черт побери, мальчик, — проговорил Декан. — Эту штуку надо пить, а не оглаживать ее, как девицу.

Джесси рассмеялся и положил ногу на ногу, постепенно осваиваясь.

— Точно, сэр, — согласился Лютер и опрокинул в себя все.

Декан снова наполнил им стаканы, и Лютер сообразил, что Франт и Дымарь уже стоят позади них, в каком-то шаге, хотя он понятия не имел, когда это они успели подобраться.

Декан сделал долгий, медленный глоток из стакана, выдохнул: «А-а-а-а» — и вытер губы. Потом сложил ладони и перегнулся через стол.

— Джесси.

— Да, сэр?

— Кларенс Джессап Болтун. — Это у него прозвучало как песенка.

— Он самый, сэр.

Декан снова ухмыльнулся, еще шире, чем прежде.

— Позволь мне кое о чем тебя спросить, Джесси. Какой у тебя в жизни был самый памятный момент?

— Сэр?.. — переспросил тот.

Декан поднял брови:

— Что же, ни одного нет?

— Не очень-то уверен, что я вас понимаю, сэр.

— Самый памятный момент в твоей жизни, — повторил Декан.

Лютер чувствовал, что по ляжкам у него так и льется пот.

— У каждого такой есть, — заметил Декан. — Может быть, радостное переживание, а может, грустное. Может быть, ночь с девушкой. Что, я угадал? Угадал? — Он засмеялся, вокруг носа у него все так и сморщилось от этого смеха. — А может, ночь с мальчиком. Тебе нравятся мальчики, Джесси? В нашем деле мы никогда не возводим хулу на некоторые особенные вкусы.

— Нет, сэр.

— Что — нет, сэр?

— Нет, сэр, мальчики мне не нравятся, — ответил Джесси.

Декан, словно извиняясь, поднял ладони:

— Тогда, значит, девушка? Но молоденькая, я угадал? Такого не забудешь, когда они молодые и сам ты тоже молодой. Сладенькая шоколадка, с такой попой, которую можно драть всю ночь и она все равно не потеряет форму?

— Нет, сэр.

— «Нет, сэр» — это надо понимать, тебе не нравятся кругленькие попки молоденьких женщин?

— Нет, сэр, для меня не это памятный момент. — Джесси кашлянул и снова отхлебнул виски.

— Тогда какой же, парень?

Джесси отвел глаза, Лютер чувствовал, что он собирается с духом.

— Мой самый памятный момент, сэр?

— Самый памятный, — прогремел Декан, хлопнув ладонью по столу, и подмигнул Лютеру, словно, к чему бы он ни клонил, Лютер был в курсе шутки.

Джесси приподнял маску и отпил еще:

— Ночь, когда умер мой папаша, сэр.

Лицо у Декана так и окаменело от сострадания. Он промокнул его салфеткой, это самое лицо. Втянул воздух сквозь поджатые губы, глаза у него округлились.

— Мне очень жаль, Джесси. Как скончался этот добрый человек?

Джесси глянул на стол, потом снова в лицо Декану:

— Белые ребята в Миссури, сэр, я там рос…

— Да, сынок?

— Они сказали, что он залез к ним на ферму и прикончил их мула. Хотел, мол, порезать и съесть, но они его спугнули. Эти вот ребята, сэр, на другой день к нам заявились, вытащили моего папашу и отметелили, прямо на глазах у моей мамаши, и у меня, и у двух моих сестричек. — Джесси залпом допил виски и вытолкнул из себя влажный ком воздуха. — Ах ты черт.

— Они что, линчевали твоего старика?

— Нет, сэр. Они там его и бросили, и он через два дня помер прямо у нас в доме, потому что ему тогда пробили череп. Мне десять лет было.

Джесси опустил голову.

Декан Бросциус наклонился над столом и похлопал его по руке.

— Господи помилуй, — прошептал он. — Господи, господи, господи, господи.

Он взял бутылку, снова наполнил стакан Джесси, после чего печально улыбнулся Лютеру.

— Мне на своем веку пришлось убедиться, — произнес Декан Бросциус, — что самый памятный момент в жизни человека редко бывает приятным. Удовольствие не учит нас ничему, кроме того, что оно приятно. Но какой же это урок? Такие вещи знает даже мартышка, которая теребит свой член. Нет уж. Какова природа ученья, братья мои? Природа ученья — боль, а не что-нибудь иное. Только подумайте, мы даже толком не знаем, как мы счастливы в детстве, не знаем до тех пор, пока это детство у нас не отнимают. И истинную любовь мы обычно не умеем разглядеть, пока она не пройдет. И потом, уже потом, мы говорим: «Бог ты мой, вот оно, то самое». Но оно уже прошло. Такова истина, братья мои. Но если мы с вами про настоящий момент… — Он пожал своими плечищами и промокнул лоб платком. — Наш характер, — провозгласил он, — лепят не удовольствия, а лишь то, что нас мучит и истязает. Согласен, плата высокая. Но, — он распростер руки и одарил их улыбкой, — то, чему мы благодаря этому учимся, бесценно.

Лютер так и не заметил, чтобы Франт или Дымарь шевельнулись, но, когда он повернулся на всхрип друга, те уже прижали запястья Джесси к столу, а Дымарь накрепко стиснул ему голову ладонями.

— Эй, погодите, чего вы… — начал Лютер.

Пощечина Декана влетела Лютеру в скулу, резанув сразу по зубам, носу и глазам. Он схватил Лютера за волосы и держал ему голову, в то время как Франт вынул нож и вспорол Джесси нижнюю челюсть от подбородка до уха.

Джесси долго кричал и после того, как нож был убран. Кровь так и поперла из раны, Джесси завыл под своей маской, Франт с Дымарем держали ему голову, а Декан Бросциус рванул Лютера за волосы и процедил:

— Закроешь глаза, Деревня, так я их заберу с собой.