Виктор Поротников - Утонуть в крови : вся трилогия о Батыевом нашествии

— Нет, Гуюк-хан, не настаивай и не проси: мои воины устали, им нужен отдых. — Таян-хан отрицательно помотал головой. — Наши кони совсем отощали от бескормицы, верблюды и волы тоже вконец ослабели, им не по силам даже небольшая кладь. Я и тебе советую, как другу: оставь Кизель-Иске, пусть его штурмует Бату-хан, если хочет.

Гуюк-хан вышел из шатра Таян-хана озлобленный. Он сразу же столкнулся с русским невольником в драной одежде, который нес кожаное ведро с водой. Гуюк-хан толкнул невольника так, что тот упал на истоптанный снег, разлив воду. Рядом грянул громкий хохот найманских военачальников, которые сидели у костра и подкреплялись жареной бараниной; они увидели, как грубо обошелся с рабом Гуюк-хан.

— Чего расселись, негодяи! — накинулся на военачальников Гуюк-хан, размахивая плетью. — Живо поворачивайте коней обратно к Кизель-Иске! Иначе всем вам не поздоровится, трусливые собаки!

Гуюк-хан стал хлестать плетью направо и налево, но его гнев никого не испугал. Никто из военачальников не тронулся со своего места. Сотники были облачены в длинные стеганые халаты, под которыми находились панцири, на головах у них были меховые шапки или круглые железные шлемы с нащечниками, поэтому удары плетью им не причиняли никакого вреда. Военачальники лишь закрывали лицо руками и говорили Гуюк-хану, мол, они люди маленькие, что им приказывает Таян-хан, то они и делают. Мол, надо договариваться с Таян-ханом, а не с ними.

Смех военачальников зазвучал еще громче, когда из ханской юрты раздались громкие стоны и вскрики насилуемой русской невольницы.

Ругаясь сквозь зубы, Гуюк-хан направился широким шагом к стоянке мангутов, костры которых дымили неподалеку в редком березняке.

Вождя мангутов звали Бельгутей. Он был гораздо моложе Таян-хана, но имел такое же крупное телосложение и широкое лицо с обвислыми щеками. Лекарь-уйгур накладывал повязки из полос тонкого белого полотна на раны Бельгутея, когда перед ним предстал рассерженный Гуюк-хан. Бельгутей сидел на низенькой скамеечке обнаженный до пояса, а лекарь ходил вокруг него, обматывая его мощный торс длинными лентами из тонкой материи.

— А, Гуюк-хан! — морщась от боли, проговорил Бельгутей. — Входи, садись. Ты тоже надумал последовать за мной и Таян-ханом? Верно надумал! Надо поскорее уходить из этих лесов и болот в наши привольные степи!

— Нет, Бельгутей, я здесь за тем, чтобы вернуть тебя и твоих людей обратно в свой стан, — сказал Гуюк-хан, усевшись напротив вождя мангутов. — С каких это пор, дружище, мангуты уподобились трусам и предателям? Все твои подвиги в сечах с урусами, Бельгутей, оказались сведенными на нет после этого позорного бегства. Скажи, ты сам додумался до такого или пошел на поводу у Таян-хана?

— Взгляни на меня, Гуюк-хан, — после краткой паузы произнес Бельгутей. — Взгляни повнимательнее! Видишь, я весь изранен, как волк, дравшийся со сворой собак. Две раны от копий урусов никак не заживают, постоянно ноют, доставляя мне мучения. Я с трудом сижу на коне. У меня не хватает сил, чтобы натянуть лук. Ну, какой из меня теперь воин? — Бельгутей тяжело вздохнул. — Мне нужно отлежаться, иначе конец. Так говорит мой лекарь.

— Ты совершишь роковую ошибку, Бельгутей, если не прислушаешься к моим словам, — продолжил Гуюк-хан. — Знай, я могу тебя простить за твой малодушный поступок, но от Бату-хана ты прощения не дождешься. Скоро Бату-хан прибудет к Кизель-Иске со своими отборными войсками. Вернись в мой стан, Бельгутей, и ты избежишь гнева Бату-хана.

Бельгутей оказался глух к увещеваниям Гуюк-хана. Он страдал от ран, скорбел по своим погибшим воинам, не желал и слышать о новых сечах с урусами. «Еще две-три битвы с урусами — и из мангутов никого не останется! — с горечью сказал Бельгутей. — С кем я тогда вернусь в наши монгольские степи? Как посмотрю в глаза женам, сестрам и матерям в наших кочевьях?»

К концу дня Гуюк-хан прискакал назад в свое становище под Козельском. Он вернулся один.

Едва Гуюк-хан вступил в свой шатер, как приближенные доложили ему, что конные отряды из монгольского племени онхочжитов во главе с их ханом Кокечуем прошли мимо их стана, узнав, что Козельск еще не взят.

— Я вскочил на коня, догнал Кокечуя и хотел пристыдить его, но негодяй даже не стал меня слушать! — жаловался Гуюк-хану его преданный военачальник Сукегай.

Гуюк-хан с мрачным лицом расхаживал по своей просторной юрте, в раздражении щелкая плетью по голенищу своего сапога.

«Найманы и мангуты бегут прочь, устав от сражений с урусами! — угрюмо размышлял Гуюк-хан. — Мой курень распадается на глазах, как расколотый горшок. У меня приказ Бату-хана взять Кизель-Иске и ожидать его здесь. Как штурмовать этот проклятый городишко на горе, если среди моих воинов царят неуверенность и разброд? Никто из них не хочет биться с русами. Помощи от других ханов мне не дождаться! Вот и онхочжиты прошли мимо, не задерживаясь у моего становища. А еще раньше точно так же прошмыгнули стороной, не протянув мне руку помощи, буирские унгираты. Все рвутся в Степь!»

Поздно вечером Гуюк-хан созвал на совет своих военачальников. Он объявил им, что выхода у них нет: надо начинать штурм Кизель-Иске. Иначе Бату-хан разгневается и тогда могут слететь с плеч многие головы. Гуюк-хан повелел китайцу Ло Ганю завтра с утра заняться постройкой метательных машин. Старик Ло Гань покивал наполовину лысой головой, в его невозмутимости проступала готовность преодолеть любые трудности и справиться с порученным ему делом. Мастерами по изготовлению осадных машин и негасимых зажигательных смесей в татарском войске были исключительно китайцы. Лучшим мастером из них был престарелый Ло Гань.

При осаде Рязани и Коломны татары смогли ворваться в эти города лишь после того, как сожгли негасимым китайским огнем деревянные стены и башни. Кирпичные крепостные стены, неуничтожимые огнем, татары пробивали огромными камнями, используя все те же китайские камнеметы. Так были захвачены войском Чингис-хана и его сыновей самые крупные и неприступные города Хорезма.

Приготовления к штурму Козельска в стане Гуюк-хана были в самом разгаре, когда сюда подошли главные силы татар во главе с Бату-ханом.

Бату-хан пожелал побеседовать с Гуюк-ханом наедине, узнав, что курень последнего стоит под Козельском уже пять дней, не предприняв ни одной попытки для штурма.

Бату-хан сидел на белой кошме в своем шатре и яростно отчитывал Гуюк-хана, не стесняясь выражений и не скрывая своей давней неприязни к нему. Эти двое давно ненавидели друг друга, с той поры, как при загадочных обстоятельствах был убит на охоте старший сын Чингис-хана Джучи, отец Бату. По слухам, к этому были причастны младшие братья Джучи, которые нашептали своему отцу, будто их старший брат составил заговор с целью отнять у своего великого отца верховную власть над монгольскими племенами. Сильнее всех наушничал отцу на старшего брата Угэдей, отец Гуюк-хана. Скорее всего, Джучи был убит по тайному приказу Чингис-хана после того, как тот не явился в отцовскую ставку для дачи объяснений. Доказательством этого послужило то обстоятельство, что расследование смерти Джучи при жизни Чингис-хана так и не было проведено.