Виктор Карпенко - Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»

– А что за смотрины? – тронула за рукав мужика Алёна. – Царя смотреть ходили али как?

Тот рассмеялся и, повернувшись к монахиням, пояснил:

– Смотрины – это когда царь себе невесту высматривает. Навезут ему девок разного звания и обличья полон терем, и все пригожие, красавицы писаны, одна краше другой, а он себе из них одну выберет – и под венец. Остальных же дорогими подарками жалует, ну, там узорочьем, камениями разными, и домой отпускает.

– Вот и не одаривает, не бреши попусту, – встряла в разговор ключница. – Чего на них, кобылиц-то, камения переводить, и так хороши.

– Может, и не одаривает, – согласился мужик, – а одно скажу, что какова из них приглянется, ту и берет.

– Ну и что, приглянулся кто? – спросила Алёна.

– А то как же! Девка… глаз не отвесть: что стать, что лицо, послушница из Вознесенского девичья монастыря. Говорят, сирота.

– Вот счастье-то сиротке, – вздохнула Алёна. – А свадебка когда?

– Должно, скоро. Царю-то негоже вдовцом быть. Царица завсегда надобна, да и детишкам присмотр не помешает. А то как же!

– Тю, раскалякались! – возмутилась ключница. – Ты, мил-человек, слышал звон, да не знаешь где он, – осуждающе покачала она головой. – Ту девку-то, Вознесенского монастыря послушницу, уже давно в святую обитель услали, а дядьку, который ее на смотрины царски привез, на пытку взяли, а с пытки он и умер.

– Да за что же их так, сердешных? – всплеснула руками Алёна.

– Одному Богу то ведомо да еще царю нашему, Алексею Михайловичу. Царствие ему многи лета, – перекрестившись, закончила ключница.

– Не слыхал такого, – боднул головой мужик. – Может, оно и верно, да наше дело сторона.

Надолго замолчали.

Было тихо, только телега монотонно поскрипывала, да лошадь тяжело, с запалом дышала. Ефимия, привалившись спиной к Алёне, захрапела, время от времени причмокивая губами. Алёну тоже разморило и клонило в сон.

– Эко вас, – обернувшись к монахиням, проронил мужик. – Мне скоро поворачивать с тракта, может, и вы со мной… Деревенька тут моя недалече, отдохнете. Солнышко-то уж на покой заторопилось. Оглянуться не успеете, как ночь приспеет, а дорога-то еще верст двенадцать лесом идти будет. Ну, так что? – склонил голову набок мужик.

– Я бы поехала, токмо вот как сестра Ефимия, – кивнула Алёна на ключницу.

– Ей, поди, дорога не мед, да и в лесу не больно-то заночуешь: волки.

Растолкав ключницу, Алёна поведала ей о приглашении мужика заночевать в деревеньке.

2

Деревенька в три десятка дворов сиротливо жалась к лесу, глядя черными проемами окон на извивающуюся желтой лентой дорогу. Крыши покосившихся изб выпирали голыми ребрами жердин, изредка кое-где покрытых соломой. Было безлюдно, и казалось, что деревенька вымерла.

– Тихо тут у вас, пусто, – обводя взглядом деревеньку, заметила Алёна. – Люди где же?

– Люди-то? – откликнулся мужик. – Люди ушли. Все, почитай, ушли.

– Почто же так? Мор какой?

– Да нет. Деревенька-то у нас веры старой. И как прослышали мужики, что антихрист явится вскорости, а там и конец света придет, ушли. Месяца, почитай, как два ушли.

– Да неужто?

– А то нет! Апосля Купалицы и покинули, – уточнил он. – Коли не веришь, сойди да и погляди сама.

Алёна спрыгнула с телеги. Осенив себя крестным знамением и пересилив вдруг охвативший ее страх, она непослушными ногами ступила на один из дворов. Кругом царило запустение. Изба, зияющая черной дырой входа, поскрипывала настежь распахнутой дверью, жалуясь на свою судьбу. Закуток для скота, прилепившийся сбоку, светился дырами.

Осторожно переступая через обломки телеги и морщась от ожогов крапивы, заполонившей весь двор, Алёна шагнула в избу и, вскрикнув, выскочила обратно: на широкой лавке, в полосе падающего через окно заходящего солнца, она приметила двух больших крыс. Ощерясь, они угрожающе сверкнули желтыми клыками навстречу непрошеной гостье.

– Ну что, невера, поверила? – усмешкой встретил мужик монахиню. – Садись, дале поедем. Вон моя изба на пригорке, – показал он рукой.

– А почему ты не ушел со всеми? – усаживаясь в телеге, спросила Алёна.

– Чужим умом жить – добра не нажить. Это я к тому, что мне и здесь хорошо. Хлеба посеял, жать надоть. Баба рожать должна – опять же дело. Так что мне не до времени по лесам да по болотам шастать.

Вдруг из-за избы выскочила большая черная собака и бросилась за телегой. Ефимия, проснувшись и увидев пса, зашикала на него и воинственно замахала посохом.

– Пшел, пшел! Изыди, поганое отродье!

– А-а, Чапка! – обрадованно воскликнул возница и спрыгнул с телеги. – Хотя и бессловесная тварь, а жить тоже хочет. Бояться вот только всего стала, не лает…

– Почто так? – удивилась Алёна.

– Волки…

– Что – волки? – недоумевая, переспросила она.

– Видишь ли, как бабы и мужики да малые ребятишки из деревеньки-то ушли, то все бросили: и скотину, и птицу, и скарб разный. Остались мы одни: Марья, женка моя, да детишки, а кругом деется что-то непонятное, страшное… Кони ржут голодные, коровы мычат, собаки, кои с хозяевами не ушли, лают. Первую ночь я так глаз и не сомкнул: жутко было. Больно долго коровы маялись. Молоко-то у них горит, вот они, сердешные, и ревут. Ну, начал я этих коров ловить да отдаивать прямо на траву, а их вон сколь… Бросил я это дело. Поймал себе пару кобыл, коровенку еще одну привел, а остальные так разбрелись. Вижу: ходит скотина по хлебушку, сердце кровью обливается, а сделать ничего не могу. Погонюсь за одной скотинкой, а их с другого краю десяток зайдет. Еле свой хлебушко отстоял. А там лихие люди, бортники да ясачная мордва, помогли: свели бродячих-то. А кои остались, тех волки добили. Собак, и тех порвали. Вот и тихо стало у нас, а допрежь шумно было, – вздохнул мужик. – Вот и приехали. Эй, Марья! Встречай гостей! – крикнул мужик, останавливая лошадь.

– Постой, постой, мил-человек, – схватила за руку мужика ключница, – ты сам-то какой веры будешь?

– А что тебе с того? – насторожился рыжебородый.

– Знать хочу, в чей дом вхожу.

– Старой мы веры, двоеперстники.

– Как!!!

Ключница отскочила от мужика, будто ошпаренная.

– И ты посмел нас, слуг христовых, в свой поганый дом звать? Да чтоб тебе сдохнуть, еретик треклятый, безбожник! Тьфу на тебя, – сплюнула вгорячах Фимка и, подхватив руками подол, широко зашагала от дома.

Алёна попыталась удержать ее, но та, не слушая уговоров, продолжала идти, ругаясь и плюя по сторонам. Только за околицей, миновав крайнюю избу, ключница остановилась и перекрестилась, облегченно при этом вздохнув. Оглянувшись на деревеньку староверов, она погрозила кому-то кулаком и, повернувшись к Алёне, прошипела:

– Это ты во всем виновата! Прельстилась речами еретика и меня в грех ввела. Перина, вишь ли, ей занадобилась. Боярыня!.. Вот придем в монастырь, ужо настоишься на коленях в малой церкве. Я о том порадею.