Ирина Измайлова - 1612. «Вставайте, люди Русские!»

— Спасибо за коня, — Михаил привстал, на всякий случай ощупал свои плечи и ноги (кажется, все цело!).

— А люди как? Все вышли?

— Не все. Мертвецы там остались. Ляхи и наши. Все. А живые тут. Как горох высыпались. Несколько ляхов удрали.

— Воды добудь-ка! — попросил Шейн, склоняясь над мальчиком и начиная растирать ему виски. — А не то, как бы парень Богу душу не отдал. Редкостный смельчак: совсем еще отрок, да еще еле-еле душа в теле, но дрался как воин!

Бледные веки юного москвича задрожали, приподнялись, и вдруг его бескровные губы приоткрылись в улыбке.

— Господи, слава Тебе! — едва слышно прошептал он, пытаясь поднять руку, чтобы перекреститься, но бессильно роняя ее. — Спасибо, добрый человек — кабы не вы, мне бы не быть живу… Вы — князь Дмитрий Пожарский?

— Да не Пожарский я! — рассердился Михаил. — Просто воевода нижегородского ополчения. Зовусь Михайло Стрелец.

— Я запомню твое имя! — так же тихо проговорил мальчик, продолжая странно улыбаться. — Тем более, что меня тоже зовут Михаилом.

Шейн улыбнулся в ответ — этот юный смельчак нравился ему все больше.

— Рад, что мы носим одно имя. Потому что ты — настоящий мужчина.

— Что ты! Мне и пятнадцати не сравнялось.

— Не в этом дело. Ты, вижу, не из простых. Боярин?

— Да. Но мои родители оба приняли монашество. Мать здесь, в Москве — мы вместе были в полоне у поляков. Отец тоже в полоне, где-то там, то ли в Литве, то ли еще где. Не знаю даже, жив он ныне или нет. Скажи, воевода, вы ведь прогоните ляхов?

— Прогоним, — улыбка Михаила погасла. — Прогоним, тезка. Тех, кто успеет убежать. Грех такое говорить, но я бы хотел, чтоб не все успели!

— Слава Богу! — юноша привстал на локте и с удивительной, взрослой грустью обвел глазами разоренную, полную дыма улицу. — Значит, сбудется то, о чем до самого конца говорил Владыка Гермоген: спасение Царства Московского придет из Нижнего Новгорода.

— Уже пришло! — весело воскликнул Василько Греч, подавая Шейну, все еще стоявшему на коленях возле мальчика, деревянное ведерко, в котором плескалась вода, немного мутная от налетевшего в колодец пепла, но свежая и прохладная. — Вот, начерпал. Ныне в Москве и вода погорелая!

Но тотчас лицо сотника напряглось:

— Слышишь, воевода: в рог трубят. Или хохлятские казаки поганые к воротам подбираются, или наши подходят. Давай, я парня этого к себе в седло посажу. Да и надо ворочаться.

Михаил живо вскочил на ноги:

— Возвращаемся! — крикнул он. — На коней!

И первым вновь вскочил в седло.

Гетман Ходкевич все рассчитал, казалось бы, точно. Заранее подойдя к столице со стороны левого берега Москвы-реки, он раскинул свой лагерь примерно четырех верстах от города, с таким расчетом, чтобы конница могла покрыть это расстояние за час с небольшим, а пешие отряды часа за три-четыре.

Лазутчики доносили командующему, что войско Пожарского, пришедшее из Смоленска, не так уж велико: продвигаясь к Москве, князь оставлял верные полки в освобожденных от иноземцев городах и там, где можно было ожидать новых нападений «тушинцев», которых хуже всего было бы оставить в тылу Кроме того, князь, помнивший о раздоре вождей, сгубившем первого ополчение, не стал брать с собою на решающую битву тех атаманов и воевод, в которых не был уверен, как в самом себе — им он предоставил возможность освобождать и занимать окрестности и подступы к столице. С ним шли лишь отборные части, наилучшим образом обученные и вооруженные.

А потому ударное войско ополченцев составляло всего семь тысяч человек — не так уж много в сравнении с двадцатипятитысячной армией гетмана. То была армия, которую пан Ходкевич формировал сам, которой имел право гордиться. Главной ударной силой ее стали отряды опытных гайдуков и пехоты, набранные в Ливонии. К ним гетман присоединил несколько отрядов украинских казаков, числом около восьми тысяч. Он не особенно любил этих отчаянных людей и не до конца доверял им, однако в этом случае, когда им была обещана большая награда и (как всегда!) произнесено не очень им самим понятное, но извечно такое соблазнительное слово «вольница», в их усердии можно было не сомневаться. Мощные пехотные части дополнили полторы тысячи венгров и ливонских немцев.

Гетман рассчитывал, к тому же, и на помощь «изнутри», на трехтысячный гарнизон пана Струся, давно терпевший нужды, но, как доносили лазутчики, еще готовый сражаться. Ходкевичу очень важно было заранее прислать полковнику Струсю военную помощь и провезти в Кремль и Китай-город обозы с продовольствием, и тут ему сыграла на руку бесстрашная ночная вылазка Козьмы Минина. Как и рассчитывал гетман, первая атака польской конницы нанесла ополченцам жестокий удар, и не решись они ночью напасть на ее левобережный лагерь, наутро гайдуки довершили бы начатое — отбросили бы нижегородцев от подступов к Москве. Но Минин и его полки разгромили польских кавалеристов, вынудив их спасаться бегством. Большие потери, о которых донесли гетману, взбесили его, однако он сразу понял, что долгой ночной битвой можно воспользоваться: заранее подкупленный московский стрелец, давний осведомитель поляков, со всеми предосторожностями провел через Замоскворечье шесть хоругвей конницы и несколько обозов, которые беспрепятственно проникли через Серпуховские ворота. В Замоскворечье стояли таборами казаки князя Трубецкого, однако с ним договориться оказалось достаточно просто: ему всего лишь отдали один из обозов (для его «лихих людей») и щедро отсыпали польского золота — все остальное довершила обида, которую заносчивый князь держал на Пожарского: он, де, и моложе, и не столь родовит, а признать его главным воеводой над собою отказался! Узнав. Что гетман обещает сотрудничать с ним после победы над нижегородцами, Трубецкой отдал приказ пропустить гайдуков и обозы.

Таким образом и была организована засада, на которую гетман возлагал большие надежды — он не сомневался, что Пожарский собирается направить главный удар своих войск именно на Серпуховские ворота Кремля, и если его там как следует встретят, а с другой стороны вовремя подоспеют основные силы войска польска, в исходе сражения можно не сомневаться.

Когда пану Ходкевичу донесли, что русские отбили заветные ворота и уничтожили его засадный полк, он пришел в ярость, но прежнего плана битвы не изменил — в конце концов случившееся лишь добавляло времени и сулило новые жертвы, но это пан гетман считал поправимым: можно будет бросить к Серпуховским воротам немцев и венгров: эти умеют драться, не щадя себя, и их, опять же, не жалко!

Удар основными силами он нанес около полудня, 22 августа, двинув свои войска от Новодевичьего монастыря к Кремлю, по левому берегу Москвы-реки. Ранее им были посланы несколько отрядов все тех же украинских казаков, которым следовало ударить в тыл ополченцев, чтобы не дать тем вовремя занять выгодные позиции на пути неприятеля. Но здесь пана гетмана ожидал еще один сюрприз: кто-то успел предупредить Пожарского о продвижении конницы, и князь заранее двинул свои полки на Замоскворечье, а хохлятская конница прискакала к опустевшим таборам, развернулась было вслед ополченцам, но ее встретили на полпути башкирские сотни и щедро угостили стрелами…