Гэри Дженнингс - Ацтек

— Всего и дела-то — зачернить пару-тройку зубов несколькими мазками окситль, — усмехнулся Пожиратель Крови и в очередной раз икнул. — Кстати, с помощью того же окситль можно избороздить лицо поддельными морщинами. Темный оттенок коже придает масло грецкого ореха. Ну а тому, что все его тело выглядит сморщенным и иссохшим, а руки шишковатыми, как у древнего старца, Чтимый Глашатай обязан своему особому таланту перевоплощения.

— Это точно, Несауальпилли такой способный актер, что ему нет даже особой нужды в маскировке, — сказал другой солдат. — Стоит ему одеться попроще да извозиться в пыли, и он уже выглядит совершенно другим человеком. — Тут вояка, следуя примеру Пожирателя Крови, икнул и предложил: — Если тебе приспичило сегодня вечером непременно убить Чтимого Глашатая Тескоко, так чего мелочиться, займись заодно и Ауицотлем! Сей Мир будет у тебя в долгу…

Я отошел от пьяной компании в самых смятенных чувствах: горе и ярость остались, но теперь к ним добавилась еще и досада из-за того, что я выставил себя полным дураком.

Решив наконец, что разумнее будет не бросаться на Несауальпилли (или таинственного чародея, или бога зла) с ножом, а получить у него ответы на множество терзавших меня вопросов, я вновь принялся искать старика, но совершенно безуспешно. Он исчез, но вместе с ним у меня бесследно исчезло и какое бы то ни было желание пировать и веселиться дальше. Тихонько ускользнув из Дома Почтека, я вернулся в гостиницу и принялся укладывать в котомку то самое необходимое, без чего не обойтись в путешествии. Маленькая фигурка богини любви Хочикецаль, когда-то принадлежавшая Тцитци, сама оказалась в моей руке, но рука тут же отдернулась, как будто фигурка была раскалена докрасна. Я не стал класть ее в мешок.

— Я увидел, как ты уходишь, и отправился за тобой, — прозвучал с порога голос Коцатля. — Что случилось?

— Нет у меня настроения распинаться о том, что случилось, тем паче что, кажется, об этом знает каждый досужий сплетник.

— Можно, я пойду с тобой? — Нет. Лицо мальчика вытянулось, и я торопливо сказал: — Послушай, мне необходимо побыть некоторое время одному, чтобы попробовать во всем разобраться. Не переживай зря, ты ведь остаешься не беззащитным, лишенным хозяина рабом (помнишь, ты раньше этого боялся?) и не жалким бедняком. Ты теперь состоятельный человек и сам себе господин. Как только старейшины разберутся с нашей выручкой, ты получишь свою долю. А что касается моей доли, то ее, вместе со всеми пожитками, я хочу пока доверить твоему попечению. Можно?

— Конечно, Микстли. — Пожиратель Крови собирается съехать из казарм. Можете построить дом на двоих, хотя средств у вас хватит и каждому на свое собственное жилье. Ты можешь продолжить учебу, заняться каким-нибудь ремеслом или завести дело. А обо мне не грусти, я ведь не навсегда ухожу. Вот когда-нибудь я вернусь, и, если к тому времени у тебя и у нашего старого защитника еще не угаснет интерес к странствиям, отправимся вместе в новое путешествие.

— Когда-нибудь, — грустно повторил за мной Коцатль, но потом расправил плечи. — Ладно, чего зря говорить. Но раз уж ты так неожиданно уходишь, можно, я хотя бы помогу тебе собраться?

— Да, можно. В заплечном мешке и в кошельке, который зашит в мою набедренную повязку, я понесу всякие мелкие ценности, предназначенные для дорожных расходов. Однако на тот случай, если мне встретится нечто небывалое, не помешает иметь при себе и золото. Но золотой порошок надо спрятать так, чтобы разбойникам, пусть даже я попаду им в лапы, было непросто его найти.

Коцатль подумал немного и сказал: — Некоторые путешественники выплавляют из порошка маленькие слитки и прячут их в прямую кишку.

— Нет уж, эту уловку знает каждый грабитель. Я думаю, лучше использовать волосы, благо они у меня длинные. Видишь, Коцатль, я высыпал порошок из перьев на эту тряпицу. Сделай из нее аккуратный пакетик, и давай придумаем способ запрятать его где-нибудь у меня на загривке, под волосами.

Пока я собирал свою торбу, Коцатль тщательно складывал ткань снова и снова. Пакетик получился небольшой, размером с его ладошку, но оказался настолько тяжелым, что поднять его мальчик мог только двумя руками. Я сел и склонил голову, а Коцатль стал прилаживать пакет мне на загривок.

— Сейчас… чтобы не свалился… — бормотал он. — Надо подумать… В конце концов мальчик привязал к каждому концу пакета бечеву, которую пропустил позади моих ушей, и скрыл все под повязкой, похожей на налобную лямку носильщика. Такие повязки, чтобы волосы не падали на глаза, носят многие путники.

— Все, порядок, — заявил наконец Коцатль. — Пакет закреплен надежно и совершенно не виден. Конечно, ветер может растрепать волосы, но тогда просто сделай из своей накидки капюшон. Понял?

— Да. Спасибо, Коцатль. — Я немного помолчал и быстро, поскольку у меня не было желания задерживаться, добавил: — И до свидания. До встречи!

Я ни капли не боялся Рыдающей Женщины или иных злобных тварей, которые рыщут в ночи, подстерегая неосторожных путников. Напротив, при воспоминании о Ночном Ветре (или о незнакомце в запыленной одежде, так часто встречавшемся мне в ночные часы) я сердито фыркал.

Я снова вышел из города по дороге, ведущей через южную дамбу на Койоакан. Когда я проходил мимо цитадели Акачинанко, часовые немало удивились, увидев одинокого путника, шагавшего по дороге посреди ночи. Но поскольку я был богато одет и не походил на вора или беглого раба, задерживать меня они не стали, а, задав несколько вопросов, дабы убедиться, что я не пьян и отдаю себе отчет в своих действиях, пропустили.

Свернув затем налево, на Мешикалчинко, я миновал этот спящий городок и, нигде не останавливаясь, шел дальше на восток всю ночь. С рассветом на дороге стали попадаться и другие путники; они осторожно здоровались и при этом удивленно на меня поглядывали. Тут до меня дошло, что человек в дорогом праздничном платье, с изумрудом в носу, в выходных сандалиях со шнуровкой по колено и драгоценной застежкой на плече, но с повязкой на лбу и с котомкой странствующего торговца на спине действительно производит странное впечатление. Пришлось убрать украшения в торбу, а накидку, чтобы спрятать вышивку, вывернуть наизнанку. Пакет на загривке поначалу раздражал меня, но в конце концов я привык к нему и снимал, только когда ложился спать или купался.

В то утро я упорно шел на восток, навстречу восходящему солнцу, не ощущая ни усталости, ни потребности в сне, а в голове моей царила сумятица мыслей и воспоминаний. (Вы никогда не замечали, мои господа, что горе вызывает у нас сонмы воспоминаний о счастливых временах, в сравнении с которыми нынешнее плачевное положение кажется еще более мучительным?) Весь тот день я в основном вновь брел по той самой тропе вдоль южного берега озера Тескоко, по которой вместе с победоносной армией Несауальпилли возвращался из похода в Тлашкалу. Но спустя некоторое время дорога эта отклонилась от берега озера, и я оказался в краю, где никогда прежде не бывал.