Гэри Дженнингс - Ацтек

Мне кажется, вы найдете этот рассказ не столь изобилующим происшествиями, как истории, касающиеся бурного периода моего возмужания, однако, хочу надеяться, и не столь задевающим ваши чувства. Хотя я и должен с сожалением сообщить, что сама церемония моей свадьбы была омрачена штормом и грозой, но зато могу добавить, что, к счастью, большая часть последовавшей за этим семейной жизни оказалась солнечной и безмятежной. Только, пожалуйста, не подумайте, что она была скучной или монотонной. Напротив, живя с Цьяньей, я испытал множество приключений, и само ее существование наполняло каждый мой день радостным волнением. К тому же в годы, последовавшие за нашим бракосочетанием, жизнь в Мешико, находившемся на вершине своего могущества, была необычайно бурной, и мне довелось лично участвовать в событиях, которые, как я теперь понимаю, были не столь уж и значимыми, но в ту пору и нам с женой, и большинству наших соотечественников представлялись великими и судьбоносными. Пусть наши победы и радости не были эпохальными и не повлекли за собой выдающихся последствий, но ведь, в конце концов, именно из них и складывалась наша жизнь.

Кроме того, простому человеку могло показаться важным то, что не имело значения ни для кого другого, например интимная сторона брака. Помню, еще в самом начале нашей совместной жизни я спросил Цьянью, как ей удается сжимать колечко мускулов в своей промежности, делая наш акт любви столь возбуждающим. Она, покраснев от удовольствия и смущения, тихонько ответила:

— С тем же успехом ты мог бы спросить, как мне удается моргать или дышать. Это получается само собой, когда у меня возникает желание. А разве у всех других женщин иначе?

— Я не имел дела со всеми другими женщинами, а теперь, когда я заполучил лучшую из них, остальные меня совершенно не волнуют.

Но ваше преосвященство, разумеется, не интересуют подобные тривиальные детали. Думаю, что лучше всего я мог бы объяснить вам, какой была моя супруга, сравнив ее с растением, которое мы называем метль, хотя, конечно, это растение не настолько красиво, как Цьянья и оно не умеет любить, говорить или смеяться.

Метль, ваше преосвященство, это зеленое или голубое растение высотой с человека — красивое, полезное, нужное и растущее повсюду. Вы называете его агавой. Так вот, длинные, изогнутые листья агавы можно, нарезав, разложить так, чтобы они перекрывали друг друга, и получится прекрасная водонепроницаемая кровля. Те же самые листья, если размолоть их, отжать и высушить, дают бумагу, а если разделить на волокна — материал, из которого делают нити и веревки и плетут канаты. Из волокон агавы можно изготовить грубую, но зато прочную ткань. Острые шипы, окаймляющие каждый лист, служат иголками, булавками и гвоздями, а наши жрецы применяли их еще и для умерщвления плоти.

Молодые побеги, растущие возле самой земли, имеют нежную, очень вкусную мякоть и идут на приготовление сластей, а высушенные листья являются превосходным — экономным и не дающим дыма — топливом. Мало того, сгорев, они оставляют белый пепел, которым отбеливают бумагу и который применяют при изготовлении мыла. Если срезать центральные листья агавы и удалить из них сердцевину, то в выемке постепенно накопится прозрачный сок. Он вкусный и питательный, но пригоден не только для питья. Наши женщины втирают его в кожу, чтобы избавиться от морщин, сыпи и пятен, а мужчины дают ему перебродить и получают пьянящий напиток октли или, как называете его вы, пульке. Ну а детишки просто обожают сваренный из этого сока сироп — густой и сладкий, как мед.

Короче говоря, агава сторицей воздает тому, кто выращивает ее и за ней ухаживает, именно в этом и заключается смысл сравнения с ней моей несравненной Цьяньи. Моя жена была хороша не в каком-то одном смысле, а решительно во всех отношениях, во всех своих делах и поступках, причем касавшихся не только меня. Хотя мне, конечно, доставалось все самое лучшее, я ни разу не встретил человека, который бы не любил ее, не ценил и не восхищался ею. Имя Цьянья означает «всегда», но она была еще и всем.

Простите, я понимаю, что не должен занимать драгоценное время вашего преосвященства своими сентиментальными воспоминаниями, так что позвольте мне вернуться к рассказу и изложить события в том порядке, в каком они происходили.

Ускользнув от жестоких цью и уцелев во время землетрясения, мы отправились в Теуантепек сушей, что заняло у нас семь дней. Погубило ли землетрясение дикарей, или они, наоборот, решили, будто землетрясение погубило нас, это мне неизвестно. Во всяком случае, за нами никто не гнался, и при переходе через горы мы страдали только от жажды и голода. Зажигательного кристалла я лишился еще на перешейке, когда на меня напали грабители, а поскольку голод был не так силен, чтобы заставить нас есть сырое мясо, мы с Цьяньей питались дикими плодами, ягодами и птичьими яйцами. Все это было съедобно в сыром виде и, кроме того, содержало достаточное количество влаги, чтобы мы могли насытиться ею в переходах между редкими горными источниками. По ночам мы устраивали ложе из сухих листьев и спали, прижавшись друг к другу, ради тепла и иных взаимных удовольствий.

Когда нам удалось-таки добраться до Теуантепека, мы, надо полагать, малость отощали и уж совершенно точно выглядели оборванцами. Одежда наша истрепалась, сандалии износились о камни, ноги были сбиты и стерты.

Когда мы, усталые и радостные, доковыляли до постоялого двора, навстречу нам выскочила Бью Рибе. Лицо ее выражало одновременно сочувствие, раздражение и облегчение.

— Я уж думала, что вы пропали, как наш отец, и никогда не вернетесь! — сказала она, радостно, хотя и несколько укоризненно улыбаясь, а затем пылко обняла сначала сестру, а потом и меня. — С того самого момента, когда вы скрылись из виду, на душе у меня было неспокойно, вся эта затея показалась мне дурацкой и опасной… — Вдруг Бью Рибе запнулась, внимательно вглядевшись в нас обоих, и я во второй раз в жизни увидел, как опали крылышки ее улыбчивых губ. Она осторожно провела рукой по лицу и повторила: — Дурацкой… и опасной…

Ее глаза, рассматривавшие сестру, расширились, а затем вспыхнули недобрым огнем, когда Бью Рибе перевела взгляд на меня.

Хотя я прожил немало лет и знал многих женщин, но до сих пор не пойму, как одна из них может мгновенно и точно определить, что другая была близка с мужчиной и перешла ту грань, за которой девушка превращается в женщину. Ждущая Луна оглядела сестру с изумлением и досадой, а меня с гневом и негодованием.

— Мы собираемся пожениться, — поспешно сказал я. — И просим твоего благословения, — добавила Цьянья. — В конце концов, ты — глава семьи.

— Могла бы вспомнить об этом и раньше! — произнесла старшая сестра сдавленным голосом. — До того, как ты… как вы… — Тут у нее, похоже, перехватило дыхание. Теперь глаза Бью Рибе просто метали молнии. — Нет, надо же… не просто с каким-то там иноземцем, но с похотливым мешикатль, совокупляющимся со всеми без разбору. Не окажись ты у него под рукой, Цьянья, — ее голос зазвучал еще более громко и злобно, — он, скорее всего, раздобыл бы вонючую самку цью, чтобы насадить ее на свой длинный, ненасытный…