Гэри Дженнингс - Ацтек

Бывало, что избранные представлять божество не имели склонности к подобным занятиям. Девушку в таком случае насильно лишал невинности верховный жрец Шипе-Тотека, а желающего сохранить целомудрие юношу связывали, и им занималась прислужница храма. Коль скоро первое знакомство с такого рода утехами не пробуждало в избранных интереса, они подвергались неоднократному насилию, причем, когда жрецы или служительницы храмов утомлялись, их могли заменить все желающие. Тут уж недостатка не наблюдалось: и верующие, желавшие совокупиться с богом или богиней, и сладострастники, радующиеся любой возможности утолить свое вожделение, и бездетные женщины и бесплодные мужчины, надеявшиеся с божественной помощью стать полноценными.

Да, ваше преосвященство, там имели место все мыслимые формы и способы соитий, не допускалось лишь совокупление бога с мужчиной или богини с женщиной. Такие акты, уже по своей природе исключавшие оплодотворение, были противны самому духу плодородия, а следовательно, и Шипе-Тотека.

В день церемонии толпу сначала развлекали выступлениями карликов, жонглеров, токотин и тому подобным, а затем зрителям являлся Шипе-Тотека. Молодой человек или девушка, одетые в божественное одеяние, сочетающее в себе сухие оболочки початков маиса и яркие, свежие, зеленые побеги. На голове у избранного красовался расходящийся широким веером венец из ярких перьев, на плечи была накинута струящаяся накидка, на ногах — золоченые сандалии. «Божество» торжественно обносили вокруг Сердца Сего Мира на великолепных носилках, под звуки музыки и восторженные крики, в то время как избранник (или избранница) осыпал толпу семенами и маисовыми зернами. Потом процессия приближалась к стоявшей в углу площади невысокой пирамиде Шипе-Тотека, и все звуки — музыка, пение, барабанный бой и возгласы ликования — мгновенно стихали. Воплощение божества усаживали у подножия храмовой лестницы, и двое жрецов медленно снимали с него праздничное облачение, пока избранник не представал перед зрителями (многие из которых уже были хорошо знакомы с его или с ее телом) совершенно нагим. Жрецы вручали ему связку из двадцати маленьких тростниковых флейт и, встав по обеим сторонам от избранника, начинали вместе с ним подниматься по ступеням. На каждой ступени «божество» извлекало из одной флейты трель, после чего ломало инструмент. Дольше и печальнее всего флейта звучала на последней ступени, но сопровождающие жрецы не позволяли затягивать мелодию: с окончанием трели последней флейты подобало завершиться и жизни Шипе-Тотека.

Другие жрецы, уже поджидавшие на вершине, укладывали жертву на стоявший там каменный алтарь. Двое служителей выхватывали обсидиановые кинжалы, и пока один вскрывал ксочимикуи грудь и вырывал оттуда трепещущее сердце, другой отделял все еще моргавшую и шевелившую губами голову. Ни один другой наш обряд не предусматривал обезглавливания жертвы. Собственно говоря, и в данном случае это делалось из соображений вовсе не мистических или ритуальных, а из сугубо практических: с обезглавленного трупа легче снять кожу.

Свежевание происходило не на глазах у толпы: расчлененное тело торопливо уносили в храм, где за дело брались умелые, поднаторевшие в этом жрецы. Кожу головы снимали сзади, с загривка к макушке, веки отрезали, скальп и кожу лица сдирали с черепа. На туловище, от заднего прохода до обрубка шеи, делался продольный разрез, но кожу рук и ног снимали чулком, тщательно и осторожно, чтобы сохранить форму. Если ксочимикуи была молодой девушкой, мягкую плоть, наполнявшую ее груди и ягодицы, оставляли нетронутой для сохранения округлости, ну а у юноши оставляли на месте болтающийся тепули и ололтин.

Самый маленький жрец Шипе-Тотека (при этом храме непременно имелся коротышка) быстро сбрасывал с себя одежду и, обнаженный, быстро облачался в кожу жертвы, благо та с внутренней стороны еще оставалась влажной и скользкой и ему было нетрудно просунуть руки и ноги в своего рода полые трубки. Ступни обрубали, ибо они мешали бы жрецу исполнять танец, но кисти мертвеца оставляли на месте, чтобы те болтались и хлопали вместе с ладонями жреца. Дабы снятая с торса кожа держалась на танцоре, вдоль разреза протыкали отверстия, через которые пропускали шнурок. Потом жрец, как маску, надевал волосы и лицо мертвого избранника, это все тоже зашнуровывалось на затылке, оставляя жрецу возможность смотреть через пустые глазницы и петь, шевеля мертвыми губами. Все следы крови с внешней стороны костюма удаляли губкой, а щель в коже груди плотно зашивалась.

На все это уходило ненамного больше времени, чем занял мой рассказ вашему преосвященству. Зрителям казалось, что умерщвленный Шипе-Тотека, едва покинув алтарный камень, вновь живым появляется на пороге храма. Правда, теперь он изображал старца, согбенного и опиравшегося для поддержки на две поблескивавшие бедренные кости, единственные части тела ксочимикуи, используемые во время церемонии. При его появлении начинали бить барабаны, и под этот бой Освежеванный в Любви медленно распрямлялся, словно старик, к которому постепенно возвращается молодость. Пританцовывая, он спускался по лестнице, и с каждой ступенью танец его становился все более неистовым и сопровождался все более высокими прыжками и невероятными движениями безумца. При этом танцующий размахивал вокруг бедренными костями, а все зеваки стремились протиснуться поближе, чтобы «возродившийся бог» стукнул их костями в знак благословения. Перед этой церемонией маленький жрец всегда напивался и доводил себя до исступления поеданием множества грибов, именуемых «плоть богов». Жрец был вынужден это делать, ибо в оставшейся части церемонии на его долю выпадала самая напряженная и трудная роль. Очень трудная, ибо его неистовый танец продолжался последующие пять дней и ночей и прерывался, лишь когда исполнитель терял сознание. Разумеется, со временем пляска становилась менее буйной и теряла первоначальную самозабвенность, ибо содранная кожа, подсыхая, съеживалась. К концу пятого дня она, превратившись в облепившую жреца корку, начинала трескаться, а солнце и воздух придавали ей болезненно-желтый цвет, по какой причине ее и именовали Золотым Облачением. Да и вонь от нее к тому времени шла такая, что никто на площади уже не решался приблизиться к Шипе-Тотека за благословением…

В связи с тем, что описанные мною ужасы вновь задели чувствительную натуру его преосвященства, вынудив его покинуть нас, я, разумеется, господа писцы, со всем подобающим почтением позволю себе отметить одну странную закономерность. Его преосвященство обладает примечательной способностью приходить к нам именно тогда, когда речь заходит о вещах и событиях, наиболее неприятных или оскорбительных для его слуха.