Майкл Лукас - Стамбульский оракул

— Чудовищная трагедия, — сказал он. — Столько безвинно погибших. Но что же нам делать теперь? Мы и так сделали все, что возможно. Я лично выразил соболезнования семьям погибших и правительствам стран, чьи подданные пострадали. Джамалудин-паша присутствовал на церемонии прощания с американским вице-консулом и французским послом. Мы позволили американским военным судам войти в Босфор, чтобы принять на борт тело для доставки в Нью-Йорк. Мы и русским предоставили такую возможность, но они отказались.

— Да, это трагедия, — согласилась валиде-султан. — И все, что нужно, было сделано. Но я спрашиваю вас о другом: вы думаете, это был несчастный случай?

Ему было известно, что во дворце существовали различные мнения о том, что же произошло на самом деле. Он только что выслушал версию великого визиря, что все подстроили англичане, чтобы напугать американцев и отвлечь внимание от Пруссии. У него не было никакого желания вникать в домыслы матери. Приходилось признать, что в пользу версии саботажа говорило почти все, но ему не хотелось противоречить собственному официальному заявлению, в котором причиной крушения называлась поломка корабельного оборудования. Стоит лишь раз, даже в разговоре с матерью, согласиться с такой трактовкой событий, как это еще больше укрепит позицию царя и ослабит его собственную.

— Да, — сказал он с легким раздражением, — я думаю, что это случайность. Что же еще?

— Я не сомневаюсь, — ответила она, бросая косые взгляды через плечо, — что это была диверсия, которую подстроил сам американский консул.

Султан недоверчиво фыркнул. У валиде-султан богатая фантазия, но это предположение поистине смехотворно.

— И зачем же американцам топить собственное судно? Со своим же вице-консулом на борту?

— Не американцам, — ответила она и слегка усмехнулась. — Американскому консулу.

— Но…

— Как вам известно, американский консул не просто американец. Он иудей.

Абдул-Гамид моргнул. Неприязнь матушки к евреям не была для него секретом. Ее чувства были ему вполне понятны, но обсуждать такую вероятность он не собирался. Хотя теория не лишена изящества.

— Подумайте об этом, — сказала она, положила лист на стол и вышла из комнаты.

Абдул-Гамид стоял в дверях и смотрел, как струи воды переливаются через чашу фонтана и падают в бассейн. Предположение было многообещающим, но какой мотив? Абдул-Гамид попытался представить, какую выгоду могли бы извлечь из крушения американцы или иудеи, но тут в животе опять заурчало, болью резануло почку. Он ухватился за бок, но тут закрутило желудок. Он стал вспоминать, кому позволялось нарушить пост. Он не болен, и не в дороге, и не ждет ребенка. Но ведь голод может затуманить его разум, помешать судить справедливо. Позволительно прерывать пост, если от этого зависит спасение жизни. А разве от его решений не зависят жизни? Рассудив так, он оглядел пустой двор и направился на кухню.

Там было пусто, чисто и прибрано. Ед у к ифтару готовили на центральной дворцовой кухне, поэтому на половину валиде-султан повара не заглядывали месяцами. Но ведь должно же быть хоть что-нибудь в кладовых. Конечно, вряд ли там найдется мясо, но хотя бы хлеб или курага, финик, на худой конец. Лишь бы продержаться до вечера. Султан посмотрел, не идет ли кто по двору, открыл дверь, пошарил среди пряностей: банка сардин и засохшая лепешка — вот и весь улов. Он уже было собрался открыть банку, когда в самом темном углу ему попалась коробка пахлавы. Блестящие квадратики теста, пропитанного сиропом, были посыпаны зеленой фисташковой крошкой. Его мать была известной сладкоежкой. Неудивительно, если она припрятала коробку для себя, чтобы было чем подкрепиться во время Рамадана. Она уже немолода и страдает сахарной болезнью. В любом случае она никогда не догадается, что это он раскрыл ее секрет. Он бросил виноватый взгляд через плечо, положил в рот кусочек и проглотил его, почти не разжевывая. Утолив острый голод, он с наслаждением сжевал и еще один кусочек, ощущая, как ни с чем не сравнимый вкус дробленых фисташек оттеняет сладость нежнейшего теста, которое тает у него во рту.

Абдул-Гамид облизал пальцы и проскользнул обратно, в покои матери. Великий визирь Джамалудин-паша склонился над столом, изучая каллиграфическую надпись. Их взгляды встретились, и каждый тотчас понял, чем только что занимался другой.

— Ваше величество, — начал великий визирь, — я искал вас.

— Истинное произведение искусства, — похвалил султан работу. — Разве нет?

— Да, ваше величество. Валиде-султан славится прекрасным куфическим почерком. Можно подумать, она родилась в Фесе. — Он задумался, вчитываясь в текст. — Хотя я бы на ее месте выбрал другую строчку.

Абдул-Гамид не дал Джамалудину-паше продолжить разговор о валиде-султан, и беседа потекла по обычному руслу. Великий визирь выпрямился, заложил руки за спину и начал:

— Из Новопазарского санджака доносят, что санджакбею удалось справиться с недовольными. К несчастью, жители деревни, которых он решил примерно наказать, все православные христиане. Русские не преминут раздуть это событие. Всего три дня назад их посол заявил Хишаму-паше, что царь намерен защищать православных подданных нашей империи как своих собственных.

— Да, санджакбей выбрал неудачное время, — сказал султан. — Как можно успокоить русских?

— Заплатить им то, что они требуют, — ответил Джамалудин-паша. — Хотя сомневаюсь, что это их успокоит. И европейские газеты… Если они узнают о Новом Пазаре, они раздуют из этого второе избиение болгар.

Тишину прорезало урчание в животе.

— Подождем реакции русских, — сказал он и переменил тему: — А теперь хотелось бы услышать хорошие новости. Что сообщают наши агенты?

Джамалудин-паша лично занимался секретными службами и всегда был рад похвалиться своими успехами.

— Да, — довольным голосом сказал великий визирь, — хорошие новости есть. Как раз на прошлой неделе наш человек проник на собрание заговорщиков в Бейогл у .

Султан равнодушно кивнул. Каждую неделю агентам Джамалудина-паши удавалось проникнуть по крайней мере на два собрания предполагаемых заговорщиков. По большей части ими оказались гнилые интеллигенты, которые ограничивались чаем и разглагольствованиями.

— Небезынтересно и то, — продолжил визирь, — что тайное послание, благодаря которому мы узнали об этой встрече, расшифровал ребенок, девочка-сирота восьми лет от роду.

— Ребенок?

— Госпожа Элеонора Коэн, — отозвался визирь. — Дочь торговца коврами, еврея из Констанцы. Это не простой ребенок, она — вундеркинд. После смерти отца, а он погиб при взрыве на корабле в день рождения вице-консула, она живет у Монсефа-бея.