Майкл Лукас - Стамбульский оракул

— Ты знаешь, что мне нечего скрывать. — Бей взмахнул руками, как будто приглашая всякого убедиться в правдивости своих слов. — Если помнишь, мы говорили об этом во время прогулки на Румелихисар. Все, чего я хочу ради нашего общего блага, — чтобы ты была осторожна и не сказала султану ничего лишнего. Упаси меня Всевышний толкать тебя на ложь, особенно перед лицом его величества и великого визиря. Просто будь осмотрительна и взвешивай каждое слово, подумай, как то, что ты говоришь, может отразиться на жизни других людей.

Элеонора понимающе кивнула.

— Ведь ты прекрасно знаешь, что наши судьбы связаны.

Элеонора подцепила вилкой одинокий стручок фасоли и положила его в рот. Она прекрасно понимала, насколько ее жизнь связана с беем. Он и все его домочадцы были ее самыми близкими людьми. Она вспомнила, как госпожа Ионеско сказала, что ее отец — это «каменная стена, что охраняет мой сад, дождь, что питает его, и упряжка лошадей, что влечет мой плуг». Меньше всего ей хотелось причинить бею вред, вольно или невольно. Но как странно, что он так настойчиво предостерегает ее. Хотя, конечно, он пострадал от политического преследования в прошлом, поэтому скрытые мотивы султана не могут не тревожить его. Да, должно быть, причина в этом.

После ужина Элеонора попросила разрешения подняться к себе. Было еще довольно рано, она совсем не устала, но ей хотелось побыть одной и все хорошенько обдумать. Она уже выбрала платье, в котором завтра поедет во дворец, но вот какие украшения надеть? В верхнем ящике туалетного столика лежали ее драгоценности: изумрудная подвеска в форме капли, которую бей подарил ей вскоре после приезда, золотые браслеты, что он купил для нее в крошечной лавке на рынке. Она рассеянно надела браслеты, и тут ее взгляд задержался на деревянной закладке, которую она привезла с собой из Констанцы, — той самой, что когда-то принадлежала ее матери и помогла ей выбраться из сундука. Она вынула закладку из ящика, взяла ее, как обычно берут лупу, и стала рассматривать свое отражение на полированной поверхности дерева. Она открыла рот, внимательно осмотрела переливающееся красно-желтое ложе, на котором покоился ее язык. Завтра ей предстоит встреча с султаном.

Трактаты Макиавелли научили Элеонору тому, что не следует давать советы правителю, пока он сам не попросит. Если же он обратится к ней, нужно стараться говорить только правду. Но все же у нее не было ни малейшего представления, как следует держаться. Никто из героев «Песочных часов» никогда не удостаивался аудиенции у королей, хотя госпожу Холверт однажды пригласили на верховую прогулку с принцем из дома Габсбургов. Конечно же, все закончилось ужасно: «…единственным напоминанием о том дне стала коробка с засушенными цветами, слезы и неотправленные письма». Впрочем, этот случай можно использовать как пример от противного. Не нужно ждать, что султан удостоит ее особым вниманием. Возможно, он будет занят совсем другим.

Она так долго стояла перед зеркалом, что совсем потеряла счет времени, но вдруг дверь открылась, и в комнату вошла госпожа Дамакан. На этот раз в руках у нее не было ни полотенец, ни стопки простынь. Элеонора положила закладку на туалетный столик и задвинула ящик.

— Ты завтра поедешь во дворец. — Госпожа Дамакан дотронулась до плеча Элеоноры. — Это честь.

Элеонора подняла голову и заметила озорной огонек, сверкнувший в глазах служанки.

— Это большая честь, — повторила госпожа Дамакан, — но ты, наверное, волнуешься?

— Я не знаю…

Слова соскользнули с губ так легко, что Элеонора сама не поняла, как это получилось. Какое-то время назад Элеонора перестала задумываться, заговорит ли когда-нибудь вновь. Молчание стало удобной привычкой — она слушала, кивала, писала ответы, когда без них было не обойтись, — но она давно уже не была в его власти. Она поняла это только сейчас, сбросив с себя покров безмолвия, позволив ему рассыпаться в прах у своих ног. Она сама себя заколдовала, и все это время никто, кроме нее, не мог снять с нее заклятие. Госпожа Дамакан ободряюще кивнула.

— Я не знаю, что надо говорить, — прошептала Элеонора. После стольких месяцев беззвучия ее голос ослаб и царапал ей горло.

Пальцы госпожи Дамакан легко скользнули по плечу Элеоноры и осторожно сжали ее ладонь.

— Откуда же знать ответ, пока не услышишь вопроса? — спросила она. — Доверься себе, ты даже не подозреваешь, как много всего тебе ведомо!

Старая служанка поцеловала Элеонору в лоб и вперевалку вышла из комнаты.

У самой воды стояла величественная карета, отделанная золотом и черным каучуком; двери, крыша, дуги и подножки были покрыты лаком того оттенка, какого бывают неспелые баклажаны. Элеонора подобрала подол платья и пошла к экипажу следом за дворцовым распорядителем. На ней было платье из светло-голубого шелка и черные лакированные туфли, волосы уложены в красивую прическу. Все утро она готовилась: мылась, выбирала украшения, терпеливо ждала, пока госпожа Дамакан возилась со шпильками. И только теперь она поняла, что все это не сон. Она, Элеонора Коэн, едет во дворец. Ей предстоит аудиенция у султана. И дороги назад нет. Да и была ли?

На полпути к коляске Элеонора заметила, как лоснятся бока у коней, как блестят их темные глаза. При ее приближении благородные животные подтянулись, как солдаты на параде, и каждый поднял левую переднюю ногу. Она ответила на их приветствие легким кивком, и коренной раздул ноздри в знак того, что остальные могут расслабиться. Кучер открыл дверцу, и Элеонора села в коляску. В ту же секунду с крыши бейского дома с криком сорвалась чайка и унеслась вдаль, через пролив, по направлению к дворцу.

Внутри карета была отделана бархатом насыщенного пурпурного цвета, слоновой костью и золотом. Элеонора расправила платье и села спиной к кучеру, наискосок от нее устроился распорядитель. Копыта зашуршали по песку. Элеонора смотрела из окна, а дом Монсефа-бея становился все меньше и меньше, пока наконец совсем не скрылся за поворотом. Тут она перевела взгляд на блестящие носки туфель, которые ей жали, и глубоко вдохнула в надежде, что это поможет ей успокоиться.

— Вам оказана невероятная честь.

Элеонора взглянула на распорядителя: запавшие глаза, большущая родинка над левой ноздрей. Сначала ей показалось, что это тот же человек, что был у них вчера, но потом она засомневалась. В любом случае он ждал ответа.

— Да. — Ответ прозвучал совсем тихо. За несколько месяцев она так отвыкла говорить, что звук собственного голоса казался ей странным. — Я очень польщена.

— Аудиенции у султана удостаивается не каждый.

— Да-да, я понимаю.

Они миновали Галатский мост, свернули налево, к Египетскому базару, при их приближении из-под арок Новой мечети во все стороны брызнула стая голубей. С другой стороны пролива виднелась Галатская крепость, которая словно бы грозила непокорному городу пальцем. Вот и Бешикташ, привольно раскинувшийся у воды: причал, бешикташская мечеть, особняки у самой береговой линии, можно разглядеть желтый фасад их дома в самом центре. Элеонора прижалась лицом к стеклу. Там, на третьем этаже, третье слева, ее окно, у которого она провела столько вечеров за чтением, наблюдением за проходящими мимо пароходами, а еще — в мечтах, которые переносили ее к этим людям, что ютятся в лачугах у самой воды. Случалось ли тем, кто живет по эту сторону Босфора, — рыбному торговцу, слуге, который покупает куркуму на базаре, набожному лавочнику, что совершает омовение в фонтане у Новой мечети, — случалось ли им бросать взгляд в сторону ее окна и задумываться о ее жизни? Этого Элеонора не знала.