Аркадий Савеличев - Савва Морозов: Смерть во спасение

Куда‑то бежали, бежали люди, и Горький с ними бежал, как оказалось, к Полицейскому мосту. Там пока не стреляли, лишь шашки взвизгивали.

Да и горнист впереди, у Александровского сквера, трубил боевой сигнал. Выход к Зимнему дворцу был напрочь перекрыт солдатскими шеренгами. Еще не смолкла боевая труба, как раздались залпы. Раз за разом!

Отступать было некуда, вперед не пробиться. Оружия почти ни у кого не было. Сам Горький напрочь забыл о браунинге. Явилось овечье желание — ткнуться вместе с мертвыми в землю, будь что будет. Бенуа подоспел, потащил за руку. Рыдающим голосом кричал:

— Убивать, сволочи?! Так убивайте!

Какой‑то подросток полз на четвереньках. Ударили шашкой, задергался.

...на Невский, на Невский понесся людской водоворот...

...на Певческий мост, который был совершенно забит людьми, бежавшими по левой набережной Мойки, а навстречу — другая толпа, под шашками драгун, теперь — вперед или назад, потому что и с Дворцовой площади по мосту стреляли...

...пуля или шашка — что лучше?..

...только ясно, что хуже, — отчаянье, оно‑то и порождало смелость, теперь уже самих драгун стаскивали под ноги лошадей и своими сапогами и дамскими ботиками топтали, ибо отчаянье, отчаянье, оно придавало храбрости даже интеллигентной барышне — одной рукой держала отсеченную щеку, а другой рвала шашку у драгуна...

...и уж выручка, выручка взаимная — девушку не дали добить, кто‑то подхватил ее на руки, и кто‑то крикнул:

— В Петропавловскую больницу, тут ближе всего!

Не помнил уже замордованный буревестник, где потерял Бенуа и как вырвался из толпы.

Что‑то не кричалось: «Пусть сильнее грянет буря!»

Куда уж сильнее? Куда?!

Даже не удивился, что в дверях все тот же Савва Морозов с браунингом в руке. Все та же Маша Андреева за его плечом, зареванная. И. и все та же толпа, только уже в его квартире?

Савва серый, как истоптанная мостовая, с чего‑то оправдывается:

— Пруд по лестнице, всех пускаю!

И опять, не замечая хозяев, и даже револьвера, ломятся, кричат:

— Где Гапон? Где поп несчастный?!

Странно, что Горький вспомнил про отчет, как издевательство, навязанный ему министром Витте, с благословения которого и топтали на улицах людей.

Как помешанный прошел Горький сквозь домашнюю толпу в свой кабинет, к счастью еще не занятый, и сел писать отчет. Савва за его спиной орал и тыкал револьвером в бумагу:

— Кого предать суду? Рыдзевского? Святополка? Витте? Давай уж еще круче — самого Николая!

Он размахивал за его плечом браунингом и хохотал. От этого неуправляемого хохота мороз пробегал по коже даже у толстокожего нижегородца.

Не успел Горький дописать отчет — какое там к черту писание! — как Савва, будучи и швейцаром, и телохранителем, прибежал из передней и ткнул револьвером в плечо:

— Кончай бодягу! Гапон-спаситель собственной персоной!

Горький вообще‑то раньше и не видел Гапона, хотя часто витийствовал вокруг его имени. Был крайне удивлен, когда в кабинет влетел замурзанный человечек с лицом цыгана-барышника, да еще в каком‑то театрально длиннющем пальто. Ему бы по ярмаркам шататься да больных лошадей сбывать под масть здоровых! Воитель- предводитель?.. Сколько он напрасных слов об этом человечишке истрепал! Савва, пожалуй, прав, когда ругает попа.

А Гапон даже не поздоровался, просто сбросил на пол мокрое пальто и каким‑то лающим голосом спросил:

— Ага! Горький? Морозов? Вас еще не упекли в каталажку?

Право, даже радость на лице красными пятнами проступила. Забегал по комнате, как из- под ярмарочного, воровского кнута, ища, куда бы улизнуть. Ноги будто вывихнуты, вихлялись, не поспевая за телом барышника. Видно, по дороге сюда он наводил какой‑то камуфляж: обрезанные волосы торчали клочьями, остатки бороденки набок свернулись, да и мертвенно-синее лицо явно пальцами подмазано. Глаза остекленевшие — пьяный или наглотался чего от страху? Завопил неистово и требовательно:

— Меня ищут. везде!.. Чего, идолы, смотрите? Спрячьте меня, да вина. вина дайте!

Савва Морозов не бывал в услужащих. Поп произвел на него впечатление какого-то юродствующего провокатора. (Так оно и прояснилось уже пару лет спустя.) Но знакомство с Горьким, денежная поддержка гапоновцев?..

— Вот что, поп, вначале приведи себя в порядок!

— Какой порядок! Спасать меня надо!

— Молчи! Я тебя сам сейчас.

Савва схватил со стола у Горького ножницы, которыми тот резал бумаги, и крепкой рукой прижал попа к стулу. Ножницы были, конечно, тупые. Да и воняло от попа, как от помойки. Брезгливо морщась, начал подравнивать бороденку и клочья волос на голове. Парикмахер он был никудышный, да еще с такими ножницами. Гапон вопил от боли. Савва неистово рвал его волосенки и ругался:

— Тьфу. мать твою!.. Чего скулишь? Терпи. Все‑таки не шашка казацкая.

Но попу вдобавок ко всему еще требовался адъютант-помощник. Он взывал из‑под ножниц:

— Рутенберг? Где мой Рутенберг?

Морозов свирепо уставился на Горького:

— С кем ты вожжаешься? И кто такой Рутенберг?

— Ай, Савва!.. Сказано, адъютант поповский.

— Вот дожили! И попы уже адъютантами обзавелись.

— Я не простой поп, я воитель народный! — взвизгнул под ножницами Гапон. — Рутенберг все для меня сделает. Где Рутенберг?

(Два года спустя Гапон, разоблаченный Борисом Савинковым, по приговору его воинственной БО-боевой организации, — будет удавлен на одной из захолустных дач. и приговор приведет в исполнение именно Рутенберг. Но Савва Морозов этого уже не узнает.)

А пока поп вышел из‑под рук миллиoнepa-парикмахера — и сам похожий на парикмахера-пьянчyгy. Надо было камуфляж доводить до конца и выпроваживать попа подальше от Горького, которого и самого разыскивала полиция. Не хватало, чтобы застукали в таком дружестве! Да еще с толпой сбежавших из‑под казачьих шашек гапоновцев.

— В чистилище! В уборную!

Кто‑то уже из его людишек в услужение взялся — повели мыться. Под дурацкие крики все вновь и вновь прибегавших с улицы:

— Гапон убит!

— С мостовой его стащили окровавленного!

— Право, по Невскому полиция везла его труп!

А «труп» в это время его сторонники отмывали у Горького, где была, конечно, ванна. Отмытый и приодетый, вышел он этаким хлюстом — игроком воровского биллиарда. Ну да черт с ним! Куда его девать‑то?..

— В Финляндию!

— На дачу к Рутенбергу!

— Да где сам Рутенберг‑то? Где?.. Лучше всего в Вольно-Экономическое общество. Да — Чего только не было в Петербурге! Савва Морозов, напрямую связанный с экономикой, тоже как‑то зашел в это, с позволения сказать, «общество». Болтовня почище, чем здесь, в квартире у Горького. Он дьявольски усмехнулся:

— Вот именно! Везите его туда. Еще один «экономист»!