К. У. Гортнер - Клятва королевы

Наконец через три месяца после начала осады пришло известие, что мавры хотят переговоров. К тому времени стало ясно — подкрепления из Гранады не будет. Горожане прислали праведника, выразившего почтение к моему королевскому статусу, и я согласилась встретиться с ним в своей палатке, пока Фернандо отдыхал после очередного долгого дня командования осадой. Я надела красную королевскую мантию, золоченую сетку для волос и сапфировую диадему, но в последнее мгновение, когда мы уже собирались войти в палатку, Беатрис сорвала с моей головы диадему и бросилась вперед.

— Что ты делаешь? — прошипела я.

Она не ответила, и мне осталось лишь ошеломленно смотреть, как она неторопливо входит в богато обставленный шатер и садится на мой трон. Я в гневе уставилась на нее — она что, сошла с ума? Неужели жара и пыль повредили ее рассудок?

Мгновение спустя вошел рыжеволосый маркиз де Кадис в сопровождении человека в плаще и тюрбане, который бросил яростный взгляд на сидящую на моих подушках Беатрис и, прежде чем хоть кто-то из нас успел среагировать, с воем метнулся вперед, оттолкнув Кадиса и сунув руку под плащ. Я застыла, увидев в его руке кривой кинжал.

Беатрис пронзительно закричала. Стражники ворвались в палатку, едва не бросив меня на землю. Схватив кричащего что-то на своем языке мавра, они начали выкручивать ему запястья, пока он не выпустил оружие. Кинжал упал на ковер, и я шагнула к нему, чтобы поднять.

— Нет! — крикнула Беатрис. — Не трогай!

Краем юбки она осторожно подняла кинжал и показала мне. При виде покрытого гравировкой лезвия, на котором блестела тонкая зеленая пленка, по коже у меня побежали мурашки.

— Видишь? — прошептала она. — Это яд.

— Dios mio. — Я недоверчиво взглянула на нее. — Ты спасла мне жизнь. Откуда ты узнала?

Она пожала плечами:

— Предчувствие. — Она нервно улыбнулась. — Прости, что сорвала с тебя корону. Но если бы ему удалось, лучше бы он убил меня, чем тебя.

— Он умрет, — прорычал Кадис. — Его колесуют и четвертуют перед всем городом, чтобы его мерзкие хозяева видели!

Я повернулась к убийце, которого крепко держали стражники. Он смотрел на меня без тени страха, хотя наверняка знал, что его ждет. Я сомневалась, что он говорит на нашем языке, и потому удивилась, когда он бесстрастным голосом произнес слова, от которых у меня застыла кровь в жилах:

— На этот раз твой распятый бог тебя защитил. Но знай: отныне каждый час твоей жизни, христианская королева, — час, одолженный у смерти.

— Уведите его, — прошептала я, высоко подняв голову.

Разбуженный суматохой, в палатку, пошатываясь, вошел Фернандо. Он схватил меня в охапку, прижал к себе:

— Луна моя, любовь моя, когда я думаю о том, что могло случиться… — Он крепче обнял меня. — Грязные мавританские псы! Им неведомо понятие чести, если под предлогом переговоров подсылают убийцу. Я сам его убью, голыми руками. Вырву его мерзкое сердце. А потом сровняю этот жалкий город с землей, да поможет мне Бог.

— Нет, прошу тебя. — Я отстранилась, со слабой улыбкой прося всех уйти. Когда мы остались одни, я тихо сказала: — Мы уже потеряли без малого две тысячи, а еще больше умирают в моих лазаретах. У нас почти закончились припасы. Больше нам не выдержать. Фернандо, боюсь, придется искать мира, даже если это означает отступление от Малаги. Будут другие годы, другие возможности…

— Нет, — ровно проговорил он. — Отступления не будет. Никто не может угрожать моей жене.

Он вышел, позвав Кадиса. Я последовала за ним и услышала, как он говорит маркизу:

— Пошлите герольда к стенам города. Пусть объявит, что, если Малага не сдастся безоговорочно в течение трех дней, мы сотрем город с лица земли и вырежем всех, кто в нем окажется.

— Фернандо…

Он повернулся, и я увидела жесткий взгляд его черных глаз на посеревшем лице. Я прикусила губу, поняв, что придется подчиниться его решению.

Через три дня охваченные отчаянием жители Малаги прислали к нам парламентера с предложением мира. Фернандо разорвал письмо на глазах испуганного гонца:

— Я сказал — никаких условий. Вообще.

— Но, ваше величество, — умоляюще проговорил гонец, стоя на коленях, — в городе есть и христиане с евреями. Мой господин Эль-Сагаль заявляет, что, если мы не договоримся, он их всех убьет.

— Если он тронет хотя бы волос на голове христианина, он об этом пожалеет, — сказал мой муж. — Все вы об этом пожалеете.

Он наклонился к парламентеру так близко, что я едва расслышала его последующие слова:

— Я убью вас одного за другим на глазах у ваших семей. Заставлю жен смотреть на вашу казнь, прежде чем убьют их самих. Ни один мавр не останется в живых, будь то мужчина, женщина или ребенок. Передай это своему господину.

Судорожно вздохнув, гонец с немой мольбой повернулся ко мне. Рядом со мной чуть слышно всхлипнула Исабель. Осада взяла свою дань и с нее; она потеряла в весе и побледнела, под кожей виднелись вены. Приближался день ее бракосочетания, и мы не могли отправить ее в Португалию в столь плачевном состоянии. Дальше тянуть было невозможно.

— Мы обещаем пощадить вас, — сказала я, повысив голос, — если вы поступите так, как требует король, мой муж. Сдайтесь в течение недели, или я не отвечаю за то, что с вами случится.

Гонец помчался в тлеющий город. Прежде жители Малаги грубо насмехались над нами со стен, но после того, как мы отправили им катапультой изуродованный обезглавленный труп несостоявшегося убийцы, они притихли, и мы не увидели на стене ни души, наблюдая, как парламентер проскальзывает под массивной решеткой внешних ворот.

Два дня спустя Малага капитулировала.

Вряд ли объявление Малаги христианским владением Кастилии можно было назвать поводом для празднества. Наши потери насчитывали почти три тысячи. Выжившим в городе пришлось не многим лучше. Вынужденные есть собак и кошек, а потом и лошадей, после тягостных месяцев непрерывных обстрелов, они покорно смотрели на нас из развалин домов, понимая, что брошены на произвол судьбы.

Кадис и другие вельможи выступали за массовые казни, настаивали, что жители Малаги должны поплатиться за покушение на мое убийство; более того, Эль-Сагаль бежал еще до капитуляции, наверняка с помощью тех же горожан, что еще больше разозлило грандов. Но я не позволила творить подобную жестокость от моего имени, убеждала Фернандо, что всех их следует продать в рабство, освободив тех, кто мог заплатить выкуп. Фернандо долго упирался, и мне потребовалось несколько часов уговоров, прежде чем он наконец согласился.

И все же многим предстояло страдать на наших галерах и там умереть. То была страшная цена за Крестовый поход, и меня она нисколько не радовала, даже когда над мечетью Малаги подняли присланный покойным папой Сикстом серебряный крест, освятив ее как собор Санта-Мария-де-Энкарнасьон.