К. У. Гортнер - Клятва королевы

Мы назвали ее Каталина, в честь моей английской бабки со стороны отца.

Впервые я встретилась с генуэзским мореплавателем в монастыре Гвадалупе в Эстремадуре, куда мы ненадолго прибыли после новогодних празднеств.

Велась подготовка к весеннему броску против мавров; мы серьезно ослабили их фронт, но затем пришло известие о смерти нашего врага короля аль-Хасана, которая развязала руки его брату Сагалю, и тот сразу же нашел подход к Боабдилю. Вероломный принц клюнул на приманку и втайне примкнул к дяде, продолжая делать вид, что остается нашим союзником, — после смерти аль-Хасана он мог заявить права на Гранаду и не видел дальнейшей необходимости в поддержке с нашей стороны. Меня злила потеря того богатства, которым мы его одарили и которое можно было использовать для пополнения казны, но Фернандо заверял, что вероломство Боабдиля еще нам послужит, как только мы загоним его в угол в Гранаде и он окажется в полной нашей власти. Я предупреждала принца, что он не найдет убежища, если изменит нам, но предательство, по словам Фернандо, могло принести неожиданные преимущества, и я намеревалась воспользоваться ими сполна. Воодушевленный своими достижениями, Фернандо заявил, что в этом году нужно взять Малагу, поскольку падение города ослабит тиски, в которых Боабдиль держал нашу конечную цель — Гранаду.

В тот день Фернандо стоял возле большого стола в зале монастыря; от дыхания его поднимался пар, несмотря на мягкую январскую погоду. Вместе с канцлером Луисом де Сантанхелем и кардиналом Мендосой он сосредоточенно изучал потертые карты, уточняя нашу стратегию.

Я сидела у жаровни, грея ноги — они у меня постоянно мерзли после родов, — и просматривала накопившуюся за время рождественских праздников корреспонденцию. Инес и Беатрис присматривали за детьми: Каталина мирно дремала в колыбели, которую качала Хуана; Мария играла в куклы; Исабель с Хуаном тихо читали псалмы. Как это часто бывает в семьях, близкий возраст вовсе не означал теплой привязанности; если Исабель и Хуан почти не отходили друг от друга, то Хуану влекло к Каталине. Марию, похоже, нисколько не интересовало окружающее; в свои три года она была настолько тиха, что удивляла нянек; те заявляли, что никогда еще не встречали такого спокойного ребенка.

Пока я смотрела на Хуана, недавно оправившегося от трехдневной лихорадки, вошел Чакон и сообщил, что некий мастер Кристобаль Колон требует его принять.

— Он принес вот это, — сказал Чакон и, неодобрительно хмурясь, протянул мне рекомендательное письмо, опечатанное эмблемой могущественного кастильского гранда герцога де Мединасели.

— Он хочет увидеться с нами прямо сейчас? — спросила я.

Меня начинало клонить в дрему, и я подумывала отложить письма и предаться редкому дневному сну. К тому же я не одета для приема посетителей — на мне было простое домашнее черное бархатное платье с поясом, а волосы повязаны белой лентой.

— Да, — проворчал Чакон. Он уже разменял седьмой десяток, заметно растолстел, но готов был всеми силами защищать нашу семью, стоя на страже подобно мастифу. — Говорит, что приехал с юга, и настаивает, что хочет видеть вас лично. Упрям как мул, ждет во внешней галерее уже три с лишним часа. Я объяснял ему, что вы на совете, а потом будете ужинать, но он за все это время с места не сдвинулся.

Я кивнула, проглядывая пергамент и смутно вспоминая, что этот мореплаватель был в свое время клиентом Медина-Сидонии. В своем письме герцог де Мединасели объяснял, что Медина-Сидония устал от требований генуэзца и отправил его восвояси. Колон пошел к Мединасели, который поверил в заявление мореплавателя, что у того есть реальный план по преодолению многолетней турецкой блокады Средиземноморья и пересечению океана с целью найти неизведанный путь в Индию. Мединасели был готов частично финансировать его и предоставить корабли, но Колону требовалось наше королевское одобрение. В противном случае он намеревался покинуть Испанию и представить свои соображения королю Франции.

— Интересно, — пробормотала я, сложила письмо и отдала его своему секретарю Карденасу. — Фернандо, ты слышал? Пришел тот мореплаватель.

Мой муж поднял взгляд. Щеки его покраснели; судя по всему, он горячо спорил с Мендосой над боевыми планами. Даже в свои пятьдесят девять лет изысканный кардинал оставался опытным генералом, когда-то водившим войска в бой, и у него имелось немало идей, как лучше добиться падения Малаги.

— Мореплаватель? Какой? — Фернандо яростно взглянул на Мендосу, который невозмутимо отхлебнул из кубка, как всегда не обращая никакого внимания на нрав моего мужа.

— Которому покровительствовал Медина-Сидония, помнишь?

Еще не успев договорить, я поняла: ничего не помнит. Он едва помнил, что мы ели на ужин; в эти дни все его мысли занимал Крестовый поход, словно наших прошлогодних побед не хватало, чтобы загладить единственное его поражение. Фернандо не успокоится, пока не поставит Гранаду на колени.

— Да-да, — раздраженно бросил он. — И?..

— Он здесь, в Гвадалупе, — улыбнулась я. — Желает нас видеть.

Фернандо махнул рукой:

— Что ж, прекрасно, встреться с ним.

И вернулся к спорам с Мендосой. Я кивнула Чакону:

— Я приму его. Но предупредите, чтобы был краток.

Чакон возвратился с высоким широкоплечим мужчиной в простом черном камзоле. Тот снял шляпу, открыв копну рыжеватых волос, среди которых поблескивали седые пряди; когда он поклонился, я отметила его высокомерие и врожденную гордость аристократа.

Мореплаватель поднял взгляд, и меня удивила исходившая от его бледно-голубых глаз сила.

— Majestad, — низким голосом проговорил он, — для меня это немалая честь.

Честь честью, но извиняться за то, что явился без приглашения, он не стал. Я едва сдержала усмешку. Он действительно был хорошо знаком с Медина-Сидонией. Лишь близкий контакт с человеком подобного калибра мог породить такую уверенность в себе.

— Мне сказали, вам пришлось долго ждать, — проговорила я. — Не хотите грога?

— Нет, если вы не против.

Он не сводил с меня глаз, что заметили даже мои фрейлины и начали осторожно поглядывать на него. Большинство мужчин не поднимали взгляда без моего разрешения, а тем более не отказывались от предложенного угощения.

— Мне многое нужно вам рассказать, — добавил он, и, к своему удовольствию, я увидела легкий румянец на его щеках. — Я действительно долго ждал — два с лишним года.

— В галерее монастыря? — вставила Беатрис, и он обратил свой серьезный взгляд на нее.

— Ожидал бы и там, если бы это решило мой вопрос, — сказал Колон, и я нисколько не усомнилась, что он не шутит.

— Что ж, прекрасно.

Я небрежно откинулась в кресле, чувствуя, как сильнее забилось сердце. В госте, несомненно, было нечто притягательное, возможно даже слишком. Крепко сложенный, с орлиным носом, задумчивым взглядом и решительным видом, он был лишен свойственной простолюдину покорности, убежденный в присущем ему достоинстве, как обычно бывает лишь у аристократов. Стоял передо мной, высоко подняв голову, словно я должна была ожидать его появления и все происшедшее ранее — лишь интерлюдия перед нашей решающей встречей.