Борис Акунин - Настоящая принцесса и другие сюжеты

Есть ряд моих решений, за которые мне сейчас если не стыдно, то минимум неловко. Но верни меня в то время и те обстоятельства, я бы пожалуй ничего не поменял бы. Это голосование за Ельцина в 96-м, лишь бы Зюганов не победил. Мне стыдно. Это мой «невыход» на улицу в 91-м. Мне стыдно, но мама тогда так плакала и практически легла в прихожей, что и сейчас я бы не смог через нее переступить. И мое голосование на референдуме за упразднение СССР. Точнее против его сохранения.

Сейчас мне за это неловко. Сейчас у меня ощущение, что я предал тогда что-то. Тогда я голосовал так, потому что не хотел крови, не хотел, чтобы всеми силами пытались сохранить то, что рухнуло уже и еще продолжало осыпаться в форме всяких вильнюсских и грузинских событий. Я просто проголосовал за констатацию факта, что СССР больше нет, так что хорош мочить людей, прибалтов, грузин, молдаван, чтобы попытаться притвориться, что оно все еще существует.

Сейчас на ваш опрос я ответил «даже не знаю». Потому что то, что происходит сейчас, воцарилось в Кремле именно в 91-м. Вся эта бесконечная цепочка «преемников» началась тогда. И сейчас это уже напоминает раковую опухоль, почище КПСС. А сковырнуть ее у нас всех уже не хватит духу. Потому что большинство, увы, считает, что «вон, в 91-м доковырялись уже, вон оно как обернулось!»

Мне было 19 лет. Мы были далеко от Москвы, но с интерсом, не отрываясь, слушали радио. Очень жаль было погибших ребят. После этих событий жизнь изменилась. Такое ощущение, что она распахнула серый старый плащ, замотанный вокруг прекрасного вечернего платья, и предстала во всем своем великолепии, неся радость свободного бытия. Сейчас ощущение, что ее опять накрыли брезентовой плащ-палаткой. Но мы-то помним, какая она может быть.

Я, видимо-наверняка, не разбираюсь в политике. Одно могу сказать: девяносто первый, сыну через неделю исполнится 2 года, мы с мамой одни, кормить его практически нечем, талоны, очереди. А на полках и в руках — «Огонек», «Юность» и книги, которые до 1987 года не издавались (а самиздат до нашей глубинки и не-диссидентской семьи не доходил практически). И очень хорошо понятно, может, не умом, а животом, что к прошлому не нужно возвращаться. Нужно ждать еще перемен. К лучшему, разумеется. Повторю, у меня в голове перемены ассоциировались в основном с возможностью читать нечитаное и узнавать историю собственной страны, да еще со свободой выбор другой, невозможной раньше работы…

И вот 20 лет назад — мне было стыдно за это до сегодняшнего дня — я подумала, посмотрев «новости»: черт, жалко. Затея не удалась. За попытку спасибо.

Я была УВЕРЕНА, что все пойдет назад и будет как прежде. Жевание вонючих от долгого употребления лозунгов и помоечное вранье везде и всюду.

К моей радости и облегчению, те, кто жил поближе к этим событиям, не дали повернуть.

А стыд прошел, когда прочитала у ГШ — «Идем отсюда. Эта страна получает то, что заслуживает».

Но комка в горле нет.

Мы действительно очень далеки от столиц. Здесь многое по-другому.

И сейчас — тоже.

26.08.2011

На прошлой неделе я съездил во Львов — по профессиональной надобности, но заодно, конечно, и посмотрел всё интересное, что успел. Хочу поделиться впечатлениями — очень поверхностными и не исключаю, что неверными.

Про то, какой Львов красивый, рассказывать не буду — вы и без меня знаете. Замечу лишь, что он и вправду город львов. Их там, уверен, самое большое поголовье за пределами африканского континента.

С самого начала мне привиделась в старом Львове какая-то трудно дефинируемая странность, к тому же смутно знакомая. Побродив по улицам и поглазев на людей, я понял, в чем дело.

Этот город построен не предками нынешних жителей. Его строили не для тех, кто там сегодня обитает.

Архитектурные детали Львова, фото из архива автора.

Львовяне, которых я видел, — дети и внуки западноукраинских крестьян из окрестных сел и приезжих с востока. А выстроили эту обветшалую, но прекрасную габсбургско-пилсудскую фантазию немцы, поляки и евреи. Их никого здесь больше нет. Одних убили, других выслали, кто-то сам уехал. Осталась только ностальгия по прошлому, которой Львов переполнен до краев — на мой вкус, даже слишком, во вред дню сегодняшнему.

Дома остались точно такими же. Но люди совсем другие

Львов, проспект Свободы, фото (1900–1918).

Этот диссонанс показался мне смутно знакомым потому, что примерно то же чувство вызвал у меня Ленинград, когда я впервые попал туда в семидесятые годы: город приезжих. Но про Питер как-нибудь в другой раз. Меня же очень интересовала Украина. Три месяца назад я был в Севастополе и ее там не увидел. Зато я слышал, что настоящую украинскость нужно искать именно во Львове. Мне очень хотелось понять или хотя бы ощутить, что это такое.

Ни черта я не понял и мало что ощутил — слишком короток был срок. Мне показалось, что украинцы похожи на россиян, как однояйцевые близнецы: тот же культурный багаж, те же книжки в детстве читали, те же фильмы смотрели, даже телепередачи у нас (вздох) те же самые.

Но есть и два серьезных отличия — одно со знаком плюс, другое со знаком минус. (Нефтегазовую ренту не считаю, потому что она для России разом и плюс, и минус.)

Украинцам очень повезло в том, что они не тащат на себе тяжеленный груз имперского сознания. Это наследие СССР целиком и полностью досталось жителям РФ, и мы безропотно, даже охотно кряхтим под этой ношей.

Главная же проблема Украины, по-моему, состоит в том, что эта большая страна не объяснила ни миру, ни самой себе, чем она, собственно, является. Понимаете, к России можно относиться как угодно, но объяснять, что такое Россия и русскость, никому не нужно; набор клише и легко опознаваемых символов отлично известен.

А вот что такое «украинскость», что объединяет людей, живущих на этой территории, и куда они все вместе хотят двигаться, внешнему миру пока неясно.