Марина Кравцова - Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

– Доманский – безмозглый идиот! – гневно прервала его Алина. – Да лучше я умру здесь, чем выйду за него замуж!

– Алин! Я пришел вас умолять, – ради вашего же блага! – покайтесь и откровенно ответьте на предлагаемые вам вопросы. Государыня милосердна, – она простит вас.

– Прощать меня? – возмутилась арестантка. – За что?

Орлов глядел на нее с горечью. Он все понял. Перед ним была женщина, которая как-то по-своему, совсем иначе, чем он или Екатерина, понимала, в какую авантюру ее впутали. Алексей почувствовал, что ненависть к этой женщине постепенно исчезает – остается лишь жалость. Щемящая и теперь уже совершенно бесполезная. Он упрямо повторил:

– Умоляю вас. Умоляю! Откройте ваше истинное происхождение. Расскажите откровенно, как вы решились ввязаться в такое невозможное дело.

– Не умоляйте меня! Я не желаю вас слушать! Я уже писала вашей царице и рассказала ей все, что могла.

«Безумная упрямица!» – подумал Орлов.

– Вы сами губите себя, – грустно произнес вслух.

Алина искоса глядела на него. Он стоял перед ней, мрачный и внешне бесстрастный, совершенно незнакомый Орлов, не тот, кем она увлеклась так пылко. И он не мог представить, что творится у нее в сердце. А в этом капризном непостоянном сердце ненависть разгоралась все сильнее, но… Странное дело, Алина чувствовала, как сквозь горячечный жар этой ненависти пробиваются прежние чувства. Ее вдруг безумно потянуло к нему. О, как не похож был сейчас граф Орлов на тех мужчин, что валялись у нее в ногах, целуя кончики туфель! Ему она сама готова была упасть в ноги и закричать: «Спаси меня, забери отсюда, тебе я готова быть даже рабой!»

Она всхлипнула. Подступил жестокий кашель. Алексей увидел, как с уголка побелевших губ стекает на точеный подбородок алая струйка. «Чахотка! – понял он. – Все, она погибла». Вытащив тонкий надушенный платок, Алексей бросился к Алине, но она вновь отпрянула:

– Не прикасайтесь ко мне!

И, обессилев, упала на кровать лицом вниз.

– О, – рыдала она, – как я ненавижу вас! И вы, мой палач, еще смеете читать мне нравоучения, словно занудный кюре!

– Да, – горько усмехнулся Орлов, – проповедник из меня плохой. Но я имею дерзость считать себя политиком. А политика, Алин, – не самое чистое дело. Вы ошиблись, ввязавшись в нее!..

До сих пор разговор шел на немецком языке, но после этих слов Алина длинно выругалась по-итальянски.

– И это говорите мне вы! Политика… Вы, которого я так любила! Чьего ребенка я ношу под сердцем!

– Что?! – Орлов побледнел. – Вы опять лжете?!

Алина приподнялась, подняла на него свои странные черные глаза и тихо, грустно усмехнулась…

Алексей молча развернулся и вышел.

– Она ничего мне не сказала, – докладывал возвратившийся в Москву Орлов Екатерине. – Она настолько привыкла менять имена и обличья, что, думаю, сама позабыла, как ее зовут, если только когда-нибудь знала.

– Что с тобой, Алексей Григорьевич? – вопросила вдруг императрица. – Побледнел, с лица спал. Будто что сделала с тобой эта тварь. Колдунья она и впрямь что ли?

– Ничего, – прошептал Алексей. – Гляжу я на тебя, государыня и думаю: все суета, все тлен… Что есть счастье? В чем оно? Были времена, не могла ты без нас, Орловых. Теперь, глянь, ни я не нужен, ни Гриша. Для чего все мы стараемся? Зачем мечемся? Хотел тебе послужить, Отечеству пользу принесть. Заманил в силки пташку и не жалел. А обернулось все…

– Ты в уме ли? – встревоженно разглядывала его Екатерина.

– Любила она меня часок, а я никогда не любил. Да и что есть любовь? Тот же тлен. Я, государыня-матушка, во всю свою жизнь одну любил, а она и не замечала.

– Замечала, – вдруг глухо отозвалась Екатерина.

Алехан вспыхнул, поднял голову. Но женщина перед ним была холодной и спокойной. Только красивые глаза взирали на Орлова сочувственно.

– Иди, друг мой, отдохни, – посоветовала она. – Устал ты. И богатыри устают. Забудь обо всем.

Алексей поднялся с места и раскланялся. Направился к двери. Царица провожала его взглядом.

В дверях Алексей обернулся, и жесткая усмешка вдруг скривила его красиво очерченные губы.

– А с бродяжкой вы уж помилосерднее, государыня! Она мне скоро дитя родит, неужто не ведаете? Себе возьму, сам воспитаю. Решение мое твердое!

И вышел.

К новому, 1776 году, двор вернулся в Петербург. Великолепный Зимний притягательно расцветился огнями изящных окон.

Екатерина вздохнула с облегчением – молодая столица была ей больше по сердцу. В Москве она скучала по отраде души – Эрмитажу. Теперь можно не скучать. А можно и прокатится по городу в санях. Зайти к благоговейно любимому Александру Невскому. Лавра… Лампадки над мощами святого, молитвенное пение… Помолилась, горячо, от души. Теперь – назад. Невская першпектива… Здесь, как всегда, многолюдно. «Мой народ, мои подданные…» Митрополит Платон, помнится, такую речь сказал: «Россия! Сколь миролюбивою государынею небо тебя благословило…» Сказано было как раз перед войной. А ведь он прав, не хочет она ни войны, ни крови. Да здравствует мир и красота! Давно уже обрусев, царица продолжала любить утонченность европейской классики – наследницы Эллады, и Питер был создан словно для нее. Во многом европейский, но – русский, русский… Да она и сама его создавала по вкусу своему, творила из города-загадки Северную Пальмиру. Глядя на дворцовую площадь, гадала: какой вид она примет, будучи украшенной памятником императору Петру, над которым трудится ныне гений из Франции – Фальконе. Несколько изумительных жемчужин уже являли облик великого града, и Екатерина созерцала его, юного, в будущем. В том будущем, когда каждая черта в печальном достоинстве его будет красноречиво свидетельствовать о русском величии – растерявшим это величие потомкам…

Зима. Замерли до весны воды Невы, окоченевшие, занесенные снегом. Грустен был город, наполненный, казалось, сдержанной какой-то, тихой нежностью… Сумрачен. Екатерина вдруг подумала о тяжело плещущей где-то совсем рядом холодной Балтике… Дерзновенный Петр основал град – новую столицу – на шведской земле. Веря в промысел Божий, в судьбу свою, основал. В победе не сомневался. И сломил-таки шведа! А юг не сумел покорить. За него ей, Екатерине, выпало сие на славу Отечества совершить…

Одиноко чернел петропавловский шпиль на сером небе. Царица долго глядела на этот шпиль.

Сердце наливалось тяжестью. Что же это? И вдруг поняла: да, совсем недавно, в начале декабря, умерла в этой крепости плененная Орловым самозванка… Так и не созналась ни в чем…

Екатерине стало холодно. Она закуталась в шубу. Заболела голова, и царица пожелала возвращаться во дворец.

Ах, Петербург, Петербург, вся красота твоя – трагедия…