Евгений Сухов - Кандалы для лиходея

– Нет, не видел, – ответил Козицкий.

– Вы ведь знаете, что главноуправляющий Попов пропал? – снова стал буравить управляющего взглядом обер-полицмейстер.

Если бы Козицкий принялся сейчас говорить, что это его также удивляет и что он ума не приложит, куда делся Попов, честнейший, как он полагал, человек, но чужая душа потемки… Александр Александрович ему бы не поверил. И некоторое сомнение в искренности и честности управляющего имением Козицкого переросло бы в полную уверенность, что этот человек что-то скрывает, а стало быть, его надлежит брать под подозрение и строить версию в его причастности к пропаже Попова и денег. Но такого не произошло. Самсон Николаевич ответил однозначно:

– Да. – И добавил просто: – Мне об этом сказал господин Виельгорский.

– И что вы думаете по этому поводу? – задал вопрос обер-полицмейстер Власовский.

На что Козицкий снова пожал плечами и ответил:

– Ничего конкретного.

Собственно, на этом можно было заканчивать дознание…

– А вы не заметили, когда провожали Попова до реки, он был спокоен или, может быть, нервничал? Может, он что-то вам говорил? – все же задал такой вопрос Александр Александрович.

– Все было как обычно, – ответил управляющий. – Он не нервничал, ничего не говорил. Мы попрощались, и он уехал.

– А кто его отвез, что за лодочник?

– Его имя Яким. А больше я о нем ничего не знаю…

– Что ж, – подвел черту под разговором обер-полицмейстер. – На этом, пожалуй, мы и закончим.

– Я могу идти? – поднялся с места управляющий.

– Да, можете, – ответил Александр Александрович и приметил крохотные капельки пота на верхней губе Козицкого.

Власовский, похоже, и правда видел насквозь и еще на три аршина в землю, как говорили о нем зловреды и недоброжелатели. Впрочем, лето нынче началось рано и развивалось бурно, будто бы сорвалось с цепи: несмотря на вечер, погода оставалась жаркой и душной. Да еще беседа с полицейским, состоявшаяся не по собственной воле, что само по себе не содействует успокоенности организма, даже, напротив, невольно приводит к волнению и способствует потовыделению. Из-за этих двух факторов, а вовсе не из-за лжи или сокрытии правды могли выступить капельки пота на губе управляющего. Так что какие-либо выводы делать преждевременно. Но проверить господина Козицкого «на вшивость» стоит…

Первая декада июня 1896 года

Исправник Рязанского уезда надворный советник Павел Ильич Уфимцев получил депешу от московского обер-полицмейстера Власовского вечером третьего июня. Прочел. Потом перечитал еще раз – более основательно и медленно.

Александр Александрович просил Уфимцева помочь в выяснении личности Самсона Козицкого в связи с пропажей главноуправляющего имениями графа Виельгорского Попова.

«Делать мне боле нечего, как московский полиции помогать», – так поначалу подумал Павел Ильич, что было обычным брюзжанием человека в летах: Уфимцеву на днях должно было стукнуть шестьдесят восемь. Конечно, в его возрасте можно было уже находиться в отставке, причем с полным пенсионом за более чем тридцатипятилетнюю выслугу лет, но стариканом Павел Ильич был еще бодрым и весьма деятельным, могущим заткнуть за пояс иных прочих уездных исправников, моложе его вдвое, равно как и становых приставов, спящих и видевших себя на его месте.

Кроме того, немаловажное значение имел опыт – штука не сравнимая ни с чем, даже с юридическими университетскими знаниями. Годов десять-пятнадцать назад надворного советника Уфимцева не единожды приглашали перебраться в Рязань и занять должность помощника полицмейстера, однако Павел Ильич завсегда отнекивался. Конечно, занять такую должность, да еще в губернском городе совсем недалеко от Москвы, значило сделать существенный шаг по карьерной лестнице, но Уфимцева это прельщало мало. В своем уезде он был единоличным начальником, а там, в Рязани, ему надлежало быть только помощником начальника. Да еще над этим начальником других начальников – уйма! Кроме того, он знал в своем уезде всех волостных старшин, всех сотских и десятских, не говоря уже об урядниках и становых приставах, которые находились у него в непосредственном подчинении. Не зря говорят, что лучше быть первым на деревне, нежели незнамо каким в городе. Слава богу, приглашения на должность помощника рязанского полицмейстера прекратились (очевидно, Павла Ильича по возрасту уже перестали считать перспективным), ибо всякий раз Уфимцеву было неловко отказывать, как будто он делал какое-то бестактное дело или бессовестно врал. А врать уездный исправник не умел, да и не любил. Ибо опасался угодить в неловкую ситуацию, а то и запутаться, что не однажды с ним случалось по молодости лет, когда одновременно ухаживал за двумя, а то и за тремя дамами. Особенно неловко получается, когда называешь ее другим именем. Вот и приходится тогда краснеть и оправдываться.

Знал уездный исправник и всех фартовых в своем уезде, да и не только в своем. И, конечно, имел знакомство с людьми уважаемыми и значимыми: земскими судьями и заседателями, помещиками, их управляющими, прокурорскими чинами и судьями Окружного суда и предводителем дворянства Леонидом Матвеевичем Муромцевым, с которым находился в давней дружбе.

Малость поворчав, Павел Ильич еще раз прочел депешу московского обер-полицмейстера, и на сей раз его реакция на прочитанное была совершенно иной. Ибо одно дело поворчать и подумать, и совершенно иное – совершить действие…

«Конечно, – решил Уфимцев, – как не помочь товарищу по службе, коли тот просит. Без нужды московский обер-полицмейстер не стал бы обращаться к младшему по чину с нижайшей просьбой. А коли так, нужно посодействовать». Правда, мещанина Козицкого он знал шапочно. Виделись, кажется, разика два, когда Павел Ильич приезжал в село по служебной надобности, уж и не помнит, по какой именно. Особого впечатления павловский управляющий на исправника не произвел, так себе… ни рыба ни мясо. Но такие и есть самые опасные: на первый взгляд, весьма простецкие, как бы «никакие», иначе – ничего собой не представляющие, а на поверку выясняется, что это самые скользкие ребята; такого возьмешь, да не ухватишь. Вот разве что за жабры. Однако чтобы хватать за жабры, нужны весьма веские основания.

Лицо у этого управляющего Козицкого вроде бы добродушное, взгляд – ясный. Лицо – а это Павел Ильич знал по опыту – говорит о многом. Физиономистом исправник Уфимцев хоть и не был (о такой науке хотя и слышал, да не ведал), однако за свои годы, проведенные в полиции, людей различать научился и про человеческие типажи знал не по ученым книгам, а по своей богатейшей практике. Так что лицо Козицкого никак не говорило о том, что он какой-то маниак или закоренелый законопреступник. А вот что у него в душе крылось – так, поди, разбери! Душа – это самая загадочная составляющая сущности человека, которая всегда имеет собственный цвет. Она может быть черной или белой, а еще бывает серой. Разглядеть черную душу можно без труда, ну, или почти без труда. Тем более человеку с таким полицейским опытом, каковой имелся у уездного исправника. Белую тоже несложно, потому что она вся на виду. Но вот как разглядеть душу серую? Которая вот-вот почернеет? Непростое это занятие…