Евгений Сухов - Кандалы для лиходея

– А ты бывал в Германии? – удивленно спросил Ираклий Акакиевич.

– Бывал, – ответил Козицкий. – В Берлине. Славный городишко. Чистый и такой… опрятный, что ли.

– Городишко? – посмотрел на закадычного друга Винник.

– Ага, – усмехнулся Самсон Николаевич, – городишко. Что-то вроде нашей Твери.

Посмеялись. Поболтали о жизни, которая, зараза, не оправдывает ожиданий, а есть лишь одни упущенные возможности на лучшую долю. А потом становой пристав Винник решил рискнуть и задать Козицкому вопрос напрямую:

– А что ты думаешь, куда подевался ваш главноуправляющий господин Попов?

– Его убили, – посмотрел приставу прямо в глаза Самсон Николаевич.

– Убили? А не сбежал с деньгами? – переспросил Ираклий Акакиевич якобы без особого интересу, а так, из любопытства.

– Не сбежал, – твердо ответил Козицкий. – Попов был честный и благородный человек. И никогда бы не позволил присвоить себе чужое.

– Но его тогда, в мае, никто на станции и не видывал. Похоже, он и в поезд-то не садился, – продолжал прощупывать почву становой Винник.

– Это вполне возможно, – отозвался управляющий Козицкий.

– И что, его лодочник, что ли, убил? Яким этот? – высказал предположение Винник.

– Нет, не лодочник, – ответил Козицкий. – Кто-то его выследил, и когда он переправился на тот берег, там его и порешили, а тело где-нибудь закопали…

– Да мы обыскали всю дорогу от берега до станции, – сказал Ираклий Акакиевич. – Ни трупа, ни вырытой земли, вообще никаких даже намеков на следы исчезнувшего Попова.

– Значит, плохо искали, – заключил Козицкий, пожав плечами, и разлил вино. – Так не бывает, чтобы человек исчез совершенно бесследно. После человека всегда что-нибудь остается. Какие-нибудь следы. Комара когда какого прихлопнешь, – управляющий почти трезво посмотрел прямо в глаза станового пристава, – и то следы на ладони остаются…

– Это да-а, – вынужден был согласиться с собеседником-другом Ираклий Акакиевич. – Это ты правду говоришь…

Наутро об этом разговоре было доложено Уфимцеву. Павел Ильич почесал крутой затылок:

– Может, попросить сельского старосту, чтобы дал людей, и произвести розыски еще раз?

– Я тоже о том думаю, – согласился становой пристав. – Может статься, в прошлый раз мы и упустили чего…

На том и порешили: обыскать место за речкой Павловкой вплоть до железки еще раз. Досконально и наитщательнейшим образом.

Сельский староста дал двадцать мужиков. Прочесали всю местность от самого берега Павловки до железнодорожной станции, сажень за саженью, пядь за пядью. И в одном из овражков, в стороне от дорог и тропинок, нашли дорожный саквояж из свинячьей кожи. Он лежал на самом дне овражка в небольшой непросыхающей лужице, от которой тянулся в сторону маленький ручеек. Очевидно, в месте лужицы бил небольшой ключ.

– А не тот ли это саквояж Попова, в котором он вез деньги? – спросил самого себя Уфимцев. И сам же себе и ответил: – Наверняка тот самый…

Вернулись в село. Лодочник Яким, которому показали найденный саквояж, ответил так:

– Кажись, это тот самый саквояж господина главноуправляющего Попова.

Но «кажись» полициантов не устраивало. Пошли к управляющему Козицкому. И он ответил точно и определенно:

– Это саквояж господина Попова. Именно с ним Илья Яковлевич и приезжал в имение за деньгами.

Вот теперь все встало на свои места. Местность от берега до железнодорожной станции была вновь прочесана, но труп Попова найден не был. Относительно свежей земли, которая бы показала, что в этом месте копали, тоже нигде не наблюдалось. Следствие по делу исчезновения главноуправляющего имениями графа Виельгорского заглохло и легло на полку нераскрытых преступлений.

Вторая декада июня 1896 года

Марфе хватило ума, чтобы выйти из села на рассвете, когда солнце только показалось из-за горизонта, дабы остаться незамеченной для сельчан и избежать крайне ненужного для нее вопроса «куда собралась», перейти Павловку вброд много ниже села и попасть на железнодорожную станцию до отхода рязанского поезда. Взяв билет в третий класс, она прошла в буфетную и, как подобает путнице, откушала бутерброд с сыром, запив его кофеем. Кофей она пила впервые, и хваленый напиток не пришелся ей по нраву, поскольку показался горьким и невкусным. «И что это все пьют этот кофей, – подумала она. – И еще лица такие делают, будто им славно. Ведь ничего хорошего в нем нет, горечь одна. Иное дело чай с медом или на худой конец с черносмородиновым вареньем. А этот кофей – самая настоящая гадость…»

Когда прозвучал свисток, приглашающий пассажиров к посадке, Марфа вначале не поняла, что это касается и ее. Потом, увидев, что люди повставали с мест, двинулась на перрон вместе с ними. Поезд уже стоял под парами, и кондуктора тщательно проверяли билеты у пассажиров.

Она прошла мимо вагонов первого класса и невольно загляделась на даму в атласном платье и шляпке из сарацинской соломки. Женщину подсаживал на ступени вагона, взяв ее под локоток, кондуктор. Когда дама забралась по ступеням в вагон, то оглянулась и произнесла:

– Мерси.

На что кондуктор вежливо ответил:

– Не стоит благодарностей.

Читать Марфа умела, многолюдность ее не пугала, и она довольно быстро нашла свой вагон. Молодой кондуктор, посмотрев на билет, кивнул ей и помог забраться по металлическим ступеням, на что Марфа неожиданно для себя ответила:

– Мерси.

– Для вас – завсегда, барышня! – ответил кондуктор и улыбнулся.

Марфа прошла в вагон, нашла свое место у окна возле откидного столика и села.

Затем прозвучал еще свисток и еще. Вагон Марфы дернулся, а затем перрон с немногочисленными провожающими и стайкой хмурых собак и деревянное здание вокзала медленно поплыли назад.

«Куда это оно?» – в недоумении подумала Марфа, но через мгновение сообразила, что это не вокзал поплыл назад, а поезд двинулся вперед. Она удобнее устроилась на сиденье, подперла подбородок ладонью и устремила взгляд в окно.

Лукавый его знает, о чем думает едущий в поезде человек, когда долго смотрит в вагонное окно. Может, на мелькающие пейзажи? Возможно. Только вот видит ли он эти пейзажи? Вернее, замечает ли их красоту? И не устремлен ли его взгляд внутрь себя? Так же, когда он смотрит на огонь или воду. И спросите его вдруг, о чем он думает, то вразумительный ответ вы вряд ли услышите.

Так же и Марфа. За окном мелькали деревья, поля, полустанки; вдали проплывали деревеньки и поселки, но она не замечала этого. Марфа даже не думала о вознаграждении, которое «должен» был ей выдать граф за сведения о его пропавшем главноуправляющем, господине Попове, хотя, по сути, ехала именно за этим. Удивительно, но она ни о чем не думала. В неких восточных трактатах и практиках такое ее состояние зовется медитация, которой человеку, не знакомому с данными приемами, добиться весьма затруднительно. В этот самый момент человек полностью погружен в себя и не замечает ничего вокруг. Не существует ни пространства, ни времени. Ни дня, ни ночи. Ни тела, ни мысли. Человек отрешен от всего, что творится вокруг него. И в каком состоянии и измерении находится его сущность, известно одному лишь Богу.