Ирина Измайлова - Собор

— Значит, ездит по всей Европе? — прошептал он, удивляясь все больше. — И… давно?

— Пятнадцать лет, — с готовностью сообщила госпожа Невзорова.

— Сколько?!

— Пятнадцать лет, мсье. Ей, кажется, тридцать два года.

— О, об этом я вас не спрашивал, мадам!

«Как же я так оплошал? — подумал про себя архитектор. — Больше двадцати пяти я бы ей ни за что не дал…»

При этом он продолжал, уже совершенно забывшись, рассматривать молодую даму в лорнет, и она вдруг, почувствовав этот взгляд, обернулась. Недоумение, промелькнувшее в ее глазах, тут же сменилось яростью, ее выразительные губы скривились, и она отвернулась таким резким движением, так внезапно, что Огюст против воли вздрогнул и опустил лорнет.

Второе действие оперы он слушал рассеянно, погрузившись в свои мысли, лишь украдкой и искоса поглядывая на ложу госпожи Суворовой.

Опера закончилась, зал минут двадцать неистовствовал, снова и снова вызывая на сцену Джанкарло, и тот охотно раскланивался, измученный, с лицом совершенно мокрым от пота (увидав этот пот, Монферран понял, отчего Чинкуэтти старается обойтись почти без грима). На краю сцены, пылая крупными влажными головками осенних роз, стояла корзина, принесенная служителем, едва смолкла музыка. Цветы от нее. Нарочно или нечаянно, Джанкарло, выходя раскланиваться, становился каждый раз против этой корзины.

— Подожди меня в фойе, Лиз, — сказал Огюст жене, когда они вышли из зала. — Я спущусь в вестибюль и узнаю, здесь ли наша карета. Не то внизу целая толпа, и тебя, пожалуй, затолкают.

Он сбежал по лестнице в наполненный гулом вестибюль, и судьба тут же заставила его столкнуться с госпожой Суворовой, которая стояла возле окна, завязывая ленты капора, в то время как некий полный лысоватый господин накидывал ей на плечи подбитое тонким мехом манто.

Монферрану не слишком хотелось задерживаться возле этой дамы, и он, проталкиваясь поближе к выходу, стал искать глазами своего лакея, но тут до него долетели слова, заставившие его резко обернуться.

Скорее всего госпожа Суворова не хотела, чтобы он ее слышал, но у нее был очень ясный голос, звучность которого она, верно, недооценивала.

— Вот это тот самый господин, что едва не ослепил меня своим лорнетом, — сказала она своему собеседнику. — Должно быть, он впервые в жизни оказался в театре и не совсем понял куда надобно смотреть: на сцену или на чужие ложи. Или, возможно, он думает, что лорнет идет к его пасторальной физиономии? Но его веснушки сквозь стекла еще виднее!..

«Черт возьми, а вот это уже слишком! — подумал Огюст, чувствуя, что краснеет от злости. — Этого я уже не могу пропустить мимо ушей!»

Он сделал несколько шагов к окну и, встав против дерзкой дамы, вежливо ей поклонился.

— Сударыня! — проговорил он. — Я должен принести вам свои извинения, вероятно… Вам могло показаться, что давеча, между действиями оперы, я вас рассматривал. Но, честное слово, я смотрел не на вас, а на карниз вашей ложи. Мне показалось, что он дурно вызолочен. Конечно, это было нелюбезно с моей стороны, но вас я не заметил: в ложе было темно, а вы были в темном платье.

Лысоватый господин изумленно раскрыл рот, растерявшись и не зная, что сказать в такой ситуации. Но госпожа Суворова нисколько не смутилась, а, казалось, даже обрадовалась возможности отразить неожиданный выпад.

— В самом деле, сударь! — ее голос стал еще резче и звонче. — Стало быть, у вас хороший слух, но плохое зрение. Мои слова вы сейчас услыхали сквозь шум толпы, а меня не разглядели в пустой ложе, да еще через лорнет.

— Я вижу неплохо, сударыня, но куда хуже вашего, — вздохнул Монферран. — Вы ведь и без лорнета разглядели мои веснушки. Но на пасторального пастушка я не похож, хотя, быть может, у вас иные представления о них. Я слышал, вы много путешествуете, а нравы за границей не такие, как здесь… Но ведь пасторали вы, вероятно, знаете только оперные.

На один лишь миг Ирина Николаевна побледнела, и тут же ее щеки загорелись еще ярче. Она улыбнулась, и ее улыбка показалась Огюсту ядовитой.

— В самом деле, в Петербурге я давно не бывала! — воскликнула она. — Я по-прежнему думала, что сплетни ползают из ложи в ложу. Теперь, как видно, партер сделался их родником. Или, быть может, коль скоро я так заинтересовала вас, сударь, вы успели расспросить обо мне моего кучера?

Теперь побледнел Монферран. Бешенство сдавило ему горло, он почувствовал, что его охватывает дрожь, и сделал резкое движение, будто собираясь подступить вплотную к госпоже Суворовой.

Она расхохоталась.

— Вы что, собираетесь вызвать меня на дуэль, мсье? — спросила она по-французски, заставив усмехнуться своего меланхоличного кавалера.

— Даже будь вы мужчиной, мадам, — сказал Огюст, задыхаясь от ярости, — даже и тогда я не вызвал бы вас… Я слишком хорошо стреляю, чтоб вызывать кого-то, кого бы то ни было!

— Скромное признание! — молодая женщина продолжала смеяться. — Во всяком случае, вы великодушны. Не знаю, как вы стреляете, мсье, но целитесь вы метко!

И она кинула взгляд на его лорнет, все еще висящий поверх кармана.

Монферран почувствовал, что, кажется, впервые в жизни не знает, как ответить на чужой выпад. Он растерялся, поняв, что недооценил противника.

И в этот момент возле них, почти между ними, возникла представительная фигура князя Кочубея. Милейший князь, улыбаясь, схватил и пожал руку архитектора, как жмут ее старым приятелям, и в то же время обратился к Ирине Николаевне:

— Ирен, друг мой, вот вы где… уже не одна, как я вижу. А я ищу вас наверху. Опера восхитительна… Вижу, вы уже успели познакомиться с нашим строителем?

— С кем? — не поняла дама.

— Ах, еще нет? — князь Василий сиял. — Так смею же вам представить: мсье Огюст де Монферран, о котором я вам столько уже говаривал.

Эти слова произвели на Ирину Николаевну потрясающее впечатление. Она вся вспыхнула, потом вдруг сразу сильно побледнела и впервые в смятении опустила глаза.

— Вы — Монферран? — спросила она совершенно потерянным голосом.

— К вашим услугам, — сказал архитектор и поклонился.

Она подняла на него взгляд, в котором теперь были смущение и робость, если только взгляд тигра когда-нибудь бывает робок.

— Боже мой, как глупо я себя повела! — воскликнула она, не смущаясь присутствием Кочубея и своего кавалера. — Как нелепо все вышло. Простите меня, мсье! Я беру назад все мои слова.

Монферран был ошеломлен.

— Отчего же? — спросил он растерянно. — Разве мое имя делает мою особу значительнее? Или у меня на лице стало меньше веснушек?

— Нет, — твердо проговорила госпожа Суворова. — Но пятна есть и на солнце, однако тот, кто станет над этим смеяться, всегда будет выглядеть дураком! Прощайте! Василий Петрович, до свидания!