Ирина Измайлова - Собор

— Вас жду.

— А зачем?

Миша смутился и заметно заволновался:

— Я хотел вам днем показать, да вы ушли. Я сделал специально к дню вашего рождения.

— Что сделал, Миша? — Огюст в недоумении смотрел на мальчика.

— Вот это сделал.

Он отошел в глубину дворика и указал рукой на что-то, заслоненное круглой башней.

Монферран обошел башню, посмотрел и ахнул: между высокими ящиками, в которых спрятались на зиму античные статуи, за голыми кустами сирени, возле самой стены дома стояло будто возникшее по волшебству удивительное сооружение. То был маленький дворец высотою в рост человека, с ажурными арками, со стройными башенками и крошечными флюгерами, с пандусом, увенчанным резной балюстрадой, с лепными наличниками окон.

Сказочная, дивная фантазия, изящнейшая смесь барокко и готики.

В свете фонаря и непогасших еще окон первого этажа стены маленького дворца мерцали белым мрамором, и очарованный этим мерцанием, изумленный самим появлением здесь этого чуда, Огюст не сразу понял, что это не мрамор, а снег.

— Это ты построил? — архитектор круто повернулся к Мише.

— Я, — ответил мальчик. — Вам нравится?

— Ты сам это построил? Тебе никто не помогал?

Миша улыбнулся своей обычной доверчивой улыбкой:

— Я построил это сам. Но по вашему проекту, Август Августович.

— По моему?! — проговорил в изумлении Монферран. — Мишель, ты что-то спутал.

— Да это же из альбома вашего! — обиженно воскликнул мальчик. — Из того, что вы мне подарили… Помните? Вы ездили с ним по Италии. Там есть у вас рисунок, он называется «Замок-мираж». Ну, помните?

— Помню, — Огюст действительно вспомнил свою юношескую фантазию, запечатленную в старом альбоме, и с новым интересом всмотрелся в Мишин замок. — Да, да… Но, постой-ка, Миша… Ты ведь сильно изменил его. Или нет?

Миша покраснел:

— Да… Я сделал арки тяжелее, колонны толще. Но иначе не выходило из снега.

— И ни из чего бы не вышло! — расхохотался архитектор. — Ни один материал не выдержал бы, будь все так, как я там нафантазировал. Я рисовал, еще не представляя своей фантазии в камне, а ты вот представил… И вышло лучше и красивее. Умница!

Миша совсем смешался:

— Вы смеетесь надо мною, Август Августович!

— Да нет же, чудак! Спасибо тебе! — Огюст обнял мальчика за плечи. — Ты радуешь меня… Ну что же, значит, будешь архитектором.

— Да? — Миша весь задрожал от восторга. — Так вы верите, что буду? И учить меня станете?

Монферран развел руками:

— Ну… Не обещаю. Начну. А уж продолжит кто-то другой, мой мальчик. Архитектуре, я говорил тебе это, учатся всю жизнь. И зрелость приходит тогда, когда по обычным понятиям начинается старость. И все лучшие годы молодости, зрелости проходят в одном нескончаемом учении, тонут в разочарованиях, омрачаются поражениями. Готов ли ты ко всему этому?

— Готов, Август Августович, — Миша говорил так серьезно, что на минуту перестал быть похожим на ребенка. — Да, я готов. Но только вы уж учите меня подольше!

Огюст рассмеялся:

— Не хочешь, чтобы я умирал?

— Не хочу! — упрямо бросил Миша.

— Однако же… Да впрочем, постараюсь, — продолжая обнимать его, Огюст любовался снежным дворцом и прекрасным, почти греческим профилем мальчика на фоне дворца. — Ты будь покоен, Мишенька, в ближайшие семь лет я едва ли умру. А там как бог даст… А ты, будь добр, зарисуй свой дворец и подари мне, хорошо? Не то снег ведь растает… Зарисуешь?

— Хорошо, — пообещал Миша. — Обязательно. А сейчас вы идите спать… Вы устали сегодня, наверное. Не ходите в библиотеку!

— Не пойду! — расхохотался Огюст и, не выдержав, поцеловал Мишу в лоб. — Честное слово, не пойду. Покойной ночи, господин архитектор!

— И вам…

На другой день, отправившись с утра в собор, Монферран пробыл там до обеда. Злополучные леса разобрали при нем, собрали снова и принялись за починку поврежденной балюстрады иконостаса.

Успокоившись насчет вчерашних неприятностей, Огюст решил к обеду явиться домой и в половине второго вышел со строительства.

Погода была в этот день такая же морозная и ясная, как накануне. В холодном голубом небе стояло холодное солнце. Снег казался разостланным по тротуару и мостовой чистым белым шелком. Он слегка скользил под ногами и не поскрипывал, а словно тихонько вздыхал от каждого шага.

Площадь была пустынна. Перед Мариинским дворцом, чудесным созданием Штакеншнейдера, не было в этот час ни одной кареты. Словно радуясь этому, дворец весь улыбался, его розовые стены и белые колонны светились в морозном воздухе.

Навстречу архитектору со стороны набережной ковылял какой-то старик в длинном пальто, с массивной палкой, на которую он почти ложился при каждом своем неверном шаге.

Когда Монферран поравнялся с ним, старик вдруг оступился, и Огюст едва успел подхватить его под локоть и поддержать.

— Благодарю! — слабым хрипловатым голосом пробормотал старик, кажется, с каким-то акцентом.

— Не стоит, сударь!

И архитектор повернул на набережную Мойки, но вдруг его догнал изумленный и почти испуганный возглас:

— Огюст!

Он поспешно обернулся. Старик стоял в нескольких шагах от него, всем телом подавшись следом за ним, одной рукой вцепившись в палку, другую вытянув вперед. Его растопыренные пальцы дрожали.

Монферран с изумлением всмотрелся, пытаясь понять, кто же этот человек, который окликнул его по имени. Лицо, желтеющее под лисьей шапкой, показалось ему совершенно незнакомым. Впалые морщинистые щеки, сухие губы, острые и вместе с тем безвольные складки возле рта. В провалах глазных впадин, между тяжелыми морщинистыми веками и синими водянистыми мешками — тусклые слезящиеся глаза, которые некогда были, наверное, черными, теперь же сделались зеленоватыми, будто выцвели и полиняли.

Архитектор молчал, не зная, как обратиться к незнакомцу.

— Ты не узнаешь меня, Огюст? — спросил старик по-французски.

— Нет, мсье, — покачал головою Монферран.

— Неужели от меня совсем ничего не осталось? — в хриплом голосе старика послышалась обида. — Ну, приглядись!

Он что есть силы надавил на свою палку и почти до конца выпрямился, став сразу много выше Огюста. И в этот миг в его изможденном лице, в изуродованной подагрой фигуре воскресло отражение былого изящества и тонкой, почти царственной красоты. И тогда потрясенный Монферран отшатнулся и вскрикнул, не веря себе:

— Антуан?!

Модюи тихо, печально засмеялся, снова припадая к палке.

— Да, глаза у тебя хорошие. Это я, как видишь. Здравствуй.

— Боже милостивый! — вырвалось у Огюста. — Ты что, болен? Что с тобой сталось?

Он попытался вспомнить, когда видел Модюи в последний раз. Долгие годы он старался вообще его не замечать, потом тот словно пропал куда-то, или просто Огюст забыл о том, что он существует. Кажется, он видел его мельком лет двенадцать назад. Но разве могут какие-то двенадцать лет так изменить человека?