Ирина Измайлова - Собор

Однажды вечером она сказала ему:

— Послушай, Анри, я была месяц назад у Деламье…

— Для чего ты ходила? — удивился Огюст.

— Он сказал, — глухо проговорила Элиза, — что больше у меня не будет детей…

— Я это знаю, он говорил мне, — Монферран поднял голову и пристально посмотрел на жену. — Но что же поделаешь, Лиз?

Она пожала плечами:

— Ты еще молод, Анри, тебе только сорок пять лет. У тебя могут еще быть дети. Разведись со мной. Женись снова.

— И в самом деле! — Огюст рассмеялся, и она вздрогнула, впервые за прошедшие три месяца услыхав его смех. — И в самом деле, как просто…

Он поднялся с кресла. Его халат распахнулся от резкого движения, и она увидела, как ужасно он похудел. Ей показалось, что даже его шея, всегда такая полная и крепкая, стала тоньше, и на ней острее проступало адамово яблоко. Ворот рубашки уже не облегал ее плотно, а заметно отставал. Заметив это, Элиза едва не расплакалась: такой горячей волной нежности и жалости захлестнуло ее.

— Так ты хочешь развода? — спросил он.

Она закрыла лицо руками. Ее решимость иссякла.

— Анри, Анри! — вырвалось у нее. — Как могу я хотеть этого?!

Он встал перед нею на колени, взял ее руки и стал целовать каждый палец отдельно, как делал много лет назад. Когда она перестала плакать, он сказал:

— Небеса беру в свидетели, я готов потерять все, что имею, но только не тебя!

Как часто, произнося такие клятвы, произносящий не задумывается над тем, что же в действительности имеет и сколь велики могут оказаться потери…

На другой день после этого разговора Монферран с утра, как обычно, отправился на строительство, пробыл там около трех часов, а потом, отослав Алексея домой, поехал на завод Берда, чтобы проверить исполнение еще одного заказа. После завода он должен был еще успеть в Комитет, куда его зачем-то пригласил Базен и где ему меньше всего хотелось сейчас бывать: на фоне ужаса, ежедневно выраставшего перед его глазами, все разговоры там казались Огюсту какой-то несуразной и неуместной болтовней. Тем не менее он поехал, зная, что раздражать злопамятного Базена не следует.

Их отношения к тому времени были испорчены окончательно, былая дружба улетела как дым. Несколько лет назад произошла гнусная, возмутительная ссора, во время которой «друзья» вполне свели счеты, в прямом и переносном смысле этого слова: взбешенный Монферран подал на генерала в суд, требуя оплатить ему наконец множество бесплатно оказанных услуг, на что Базен невозмутимо заявил, что никаких таких услуг архитектор ему не оказывал… Само собою, ничего не выиграв, только лишний раз потрепав себе нервы, Огюст оставил это дело в покое и затем, поразмыслив, осторожно восстановил некоторую видимость отношений с Базеном: такого врага ему не хотелось иметь, как, впрочем, и такого друга. [56] Такой конфликт между Монферраном и Базеном действительно имел место. Как следует из записной книжки Монферрана, ныне хранящейся в ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ссора между былыми друзьями была во многом вызвана чужими интригами.

Вызов в Комитет оказался на сей раз не пустым. С прескверной улыбкой Базен сообщил архитектору, что по высочайшему указу должна быть организована комиссия для проверки надежности конструкций из металла, отливаемых по проекту господина Росси для нового театра, и что господину Монферрану вместе с придворным архитектором Штаубертом надлежит в ней участвовать.

Огюст хорошо понимал, чего ждет от него председатель. Он знал, что между Базеном и Росси давно возник спор и Базен утверждает, будто железные конструкции сводов, предложенные Росси для театра, ненадежны.

— Я с удовольствием приму участие в комиссии, мсье, — улыбнувшись, произнес Монферран, когда инженер умолк и вопросительно на него уставился. — И я заранее уверен, что проект Росси правилен.

— Заранее уверены? — Базен вздернул брови. — Почему?

— Потому что Росси гениален, — ответил Огюст и насладился яростью, сверкнувшей при этом в глазах председателя.

— Возможно, мсье, вы правы, — голос Базена стал сух и колок, — но гениальность не защищает от ошибок. Проверка нужна.

— Разумеется! — подхватил Монферран. — Разумеется! Вы тем исполните свой долг. И я исполню свой, будьте уверены…

Выйдя от председателя, он столкнулся в коридоре с профессором Михайловым 2-м. Огюст собирался, как обычно, холодно с ним раскланяться, но Андрей Алексеевич вдруг преградил ему дорогу.

— Постойте, мсье Монферран! — воскликнул он, взволнованно и почти робко заглянув Огюсту в глаза. — Ради бога, разрешите мне выразить вам соболезнование по поводу вашей немыслимой потери… Я только недавно узнал. Господи, какой ужас!

— А кто сказал вам? — удивленно и сухо спросил Огюст, невольно тронув рукой свой черный шелковый шарф, единственный, не очень приметный знак траура.

— Я тут случайно встретился с господином Штакеншнейдером, — объяснил Михайлов. — Этот молодой человек ведь близок к вам…

— Он со мною работает. Архитекторским помощником. Хотя вполне зрелый архитектор… И очень талантлив. Мог бы уже и сам. Так вы с ним говорили, и он…

— Да, да… Говорили об этой жуткой болезни. И вот он вдруг сказал… Позвольте сказать вам, что я поистине в ужасе от того, что с вами произошло!

Искренность его тона и добрый, жалобный взгляд его умных близоруких глаз тронули Монферрана. Он пожал протянутую профессором руку и сказал уже другим голосом:

— Благодарю вас, сударь. На все божья воля. Значит, так было суждено.

— Да, да… — забормотал Андрей Алексеевич, моргая и вытаскивая из кармана огромный платок. — Но вы только не отчаивайтесь: вы же еще молоды, у вас будут еще дети…

Сам того не подозревая, он задел больное место, но Огюст не почувствовал на этот раз раздражения. «Перед лицом смерти обнажается суть суеты, — мелькнула у него горькая мысль. — Как мы с ним перегрызлись-то десять лет назад…»

— Спасибо, Андрей Алексеевич, спасибо за вашу доброту! Прощайте!

И, поклонившись профессору, он почти бегом миновал оставшуюся часть коридора и выскочил на лестницу…

Домой он вернулся в половине восьмого и, поднимаясь на второй этаж, услышал вдруг сверху пронзительный вопль Анны:

— Алеша!!!

«Не может быть! — от ужаса ему стало дурно, ступени вырвались из-под ног. — Нет, только не это!»

Вбежав в коридор, он сразу же увидел Алексея. Тот лежал скорчившись почти у самых дверей своей комнатки, прикрывшись шинелью. Его искаженное судорогой, запрокинутое лицо было покрыто потом. Анна стояла возле него, схватившись руками за голову, наклонившись, дрожа с ног до головы.

В то мгновение, когда Огюст появился в коридоре, дверь гостиной распахнулась и на пороге встала Элиза. С ее губ сорвались хриплым стоном те же слова, которые только что поразили сознание Огюста: