Нина Шнирман - Счастливая девочка растет

Бабушка, как всегда, сделала очень много вкусных вещей. Мы с Анночкой ей помогали как могли. И такой получился вкусный хворост! Но когда Бабушка бросала его в кипящее масло, она попросила нас из кухни уйти — кухня очень маленькая, масло кипящее может в лицо брызнуть.

А потом мы играли в разные игры, и Мамочка с нами даже поиграла в «кольцо ко мне» и в шарады. Раньше она играла с нами во все игры, но сейчас надо Мишенькой заниматься.

Я часто думаю об этом: вот можно в обычные дни играть в какую-то игру, и будет очень хорошо, и будешь смеяться и радоваться. Но когда ты в эту же игру у нас дома играешь в праздник, то ты, кроме радости, чувствуешь какое-то необъяснимое счастье!

Может быть, счастье нельзя объяснить словами, а его можно только чувствовать?!

Я люблю Александра Сергеевича — он добрый, хороший, он замечательно играет не только на скрипке, но и на рояле! Но когда я прихожу на урок, я всегда чувствую себя немножко виноватой, потому что или я совсем урок не выучила, или я его выучила очень плохо.

Помню, как в Свердловске, в эвакуации, когда я скрипку бросила, Ёлка сказала, что очень скоро, если я буду нормально заниматься, у скрипки будет красивый звук и он будет похож на человеческий голос. Но я тогда была маленькая и глупая — мне ещё шести не было. Правда, в школу я опять стала ходить, потому что она мне очень нравилась, но на скрипке играла… мало. А сейчас я взрослая, мне уже девять лет. И после конкурса я подумала, что ведь голос у меня совсем не прямой — он вибрирует, и я сама правда не знаю как, но могу им управлять — больше сделать вибрацию, меньше, могу совсем голос сделать прямой, но это некрасиво. И я удивилась: а почему я на скрипке не вибрирую? Ведь все скрипачи вибрируют. Вот Александр Сергеевич, у него замечательный звук — он вибрирует, пальцем вот так дрожит, то быстрее, то медленнее — и получается очень красиво!

Тогда я пошла в ванную со скрипкой и пюпитром — я иногда там занимаюсь, когда везде кто-то есть или я мешаю, — поставила пюпитр и решила, что сейчас научусь играть красивым звуком — как будто я сама пою!

Мне повезло, потому что Александр Сергеевич задал мне новую вещь — не этюд, а что-то вроде «Песни без слов». Я открыла её, быстро пропела — она оказалась красивой и без всяких пассажей, напевная. Я подняла скрипку и стала медленно играть и вибрировать — это оказалось очень просто, и звук получился совсем другой, почти красивый! И я стала её играть-играть-играть — раз пять сыграла, и каждый раз в вибрации что-то менялось и добавлялось, и мне казалось, что мне помогает вибрировать то, что я про себя её пою.

И вот, не знаю на какой раз, получилось! Получилось! Красивый звук! Я опустила скрипку, у меня сильно стучало сердце от радости, я повернулась к зеркалу — щёки стали красные и очень странные глаза. Я толкнула дверь ногой, вышла со скрипкой и пюпитром, пошла в детскую — она прямо напротив, два шага, — села на Бабушкину кровать, поставила рядом пюпитр, положила скрипку и смычок на кровать и стала «остывать» — мне было жарко! К счастью, в комнате никого не было и никто не заходил. Мне очень надо было сейчас быть одной, чтобы всё, что я сделала, всё это оставалось у меня в груди, голове, руках — во мне. Я повернула голову, стала смотреть в окно — там были голые ветки дерева. Я ни о чём не думала. Не знаю, сколько прошло времени, но я почувствовала, что мне не жарко, встала с Бабушкиной кровати, убрала пюпитр, уложила скрипку в футляр и решила, что ни с кем об этом говорить не надо — просто завтра приду на урок… и сыграю. Александр Сергеевич будет мне аккомпанировать.

На следующий день я пришла в музыкальную школу на урок скрипки.

— Ну что, Нинуша, разобрала новую вещь? — У Александра Сергеевича такая добрая и чудесно круглая улыбка.

— Разобрала, — говорю.

Александр Сергеевич садится за рояль и говорит:

— Ставь пюпитр с нотами.

— Я помню, мне ноты не нужны! — говорю уверенно.

Александр Сергеевич кивнул головой, сыграл небольшое вступление, и я вступила, И мне было так странно и просто играть! И я меняла звук и даже темп в одном месте сбила — я сделала длиннее паузу, чтобы то, что я сыграю потом, было бы совсем другим: вроде человек пришёл в то же самое место, а там уже зима. Александр Сергеевич вместе со мной сделал эту паузу, и мы сыграли до конца. Я опустила скрипку, Александр Сергеевич молчит, смотрит то на меня, то на рояль. Молчим. И вдруг он говорит:

— Хорошо, Нинуша! Очень хорошо!

Встал из-за рояля и стал ходить по классу. Ходил, ходил, остановился около меня и говорит:

— Давно не видел я Варвару Николаевну. Как братик?

Я рассказала ему про посуду, про то, как много он говорит и какой он чудный. Александр Сергеевич кивал головой и потом попросил меня, чтобы я передала его просьбу Мамочке: будет время — со мной вместе забежать.

Мамочка пошла со мной на следующий урок, а по дороге, как будто случайно, спрашивает:

— Всё у тебя там хорошо?

— Всё хорошо! — говорю.

Пока Мамочка разговаривала с Александром Сергеевичем, я пробежалась по всей школе. Я люблю нашу музыкальную школу, она совсем не похожа на обычную — все называют тебя по имени, а не по фамилии, все улыбаются, многие со мной разговаривают, а я очень люблю разговаривать, даже спорить, но не про какую-нибудь ерунду, а про что-нибудь интересное — про музыку, про книги, про театр, про разные игры и про многое другое.

Потом был урок. Мамочка меня ждала, и мы вместе пошли домой. Мамочка сначала молчала, а когда мы вышли на Первую Мещанскую — наша школа между Грохольским и Склифосовским, — она говорит:

— Александр Сергеевич сказал, что у тебя произошёл перелом и появился настоящий скрипичный звук! Он сказал, что многие кончают школу, но у них так и не появляется настоящий звук. У тебя он появился очень рано, поэтому понятно: если ты будешь «заниматься на скрипке» — а ведь он даже не представляет себе, что очень часто ты вообще не играешь… так вот, если ты будешь заниматься, из тебя получится блестящая скрипачка! Он так и сказал: «блестящая», потому что техника берётся трудом, а звук — это от природы. Его так же, как тембр голоса, нельзя сделать чарующим!

Вот! И опять, как с пением, я влипла — придётся заниматься! А потом ещё на какой-нибудь конкурс пошлют!

Я стала заниматься по полчаса каждый день — это очень много, все довольны, даже мне приятно играть новым звуком.

Сегодня я пришла на урок, настроила скрипку и должна была сыграть этюд. Открывается дверь, и не просто открывается, а как будто её сломать хотят, и в класс вбегает преподаватель по скрипке Титушин — высокий, худой, глаза немножко сумасшедшие, — за руку тащит очень взрослого мальчика лет тринадцати-четырнадцати. И кричит: