Нина Шнирман - Счастливая девочка растет

Ёлка хмурится, расстроена, а я вдруг вижу на прилавке её любимые конфеты.

— Ёлка, посмотри, — говорю, — леденцы в шоколадной пудре!

Ёлка обрадовалась, засмеялась, и мы сразу купили немножко леденцов. Но я понимаю: она не леденцам радовалась, я её очень понимаю!

Анночка сказала, что ей здесь нравится, мы с Ёлкой переглянулись и сказали: да-да!

Когда мы вернулись домой, я всё-таки немножко, совсем немножко, пожаловалась Мамочке. Она так смеялась!

— Нинуша, ты не представляешь себе, какая здесь будет чудная набережная! Маленькие домики снесут, землю всю сровняют, заасфальтируют, реку возьмут в гранит, посадят много деревьев — это будет одна из самых лучших набережных Москвы! — Она задумывается и говорит, но, по-моему, не мне: — Я всегда мечтала жить на набережной — ничего, что это не Нева, всё равно — моя мечта сбылась!

Папа приехал из своей «Лимонии», сказал, что ненадолго, скоро опять уедет. Но сказал, что завтра сведёт меня в новую школу, — Ёлка доучивается этот год в старой, 609-й. Посмотрел дверь, покачал головой.

— Мастер сказал, что придёт завтра с утречка, чтобы оттянуть филёнку, — докладывает Мамочка.

— А когда это было? — спрашивает Папа.

— Недели две назад! — смеётся Мамочка.

Квартира, конечно, потрясающая! Из-за того, что их две, у нас получается две кухни; из кухни, выходящей окнами на набережную, сделали Папин кабинет — там уже стоит его письменный стол, скоро уберут плиту, а раковину оставят — так Папка захотел. А настоящая кухня выходит на другую сторону — прямо на завод шампанских вин. Рядом с кухней комната — там живут Бабуся с Мишенькой. Из нашей огромной комнаты — если выйти на балкон, почти под нами «шампанские вина», — если встать в левый угол балкона и высунуться, видны часы на Спасской башне — это куранты, а в воскресенье слышен их звон. Это здорово! Из своей кровати я могу Анку взять за руку, а Ёлку за ногу и сказать им «спокойной ночи!». И ещё, прямо напротив, на Осипенко, две школы — женская и мужская. Но на набережную выйдешь — кошмар!

В общем, место ужасное, а квартира прекрасная — получились стихи!

Завтра пойду в новую школу — Папка поведёт. Уже конец апреля. У меня такая интересная мысль: первая школа была плохая, вторая — вполне приличная, значит, эта — очень хорошая!

Я всё время вспоминаю, что Мамочка говорила про набережную — наверное, так и будет. Самое замечательное, что сбылась её мечта — она всегда мечтала жить на набережной, но это не Нева, а Москва-река!

Может, она теперь и Москву полюбит, как я её люблю?

«Срочно явитесь в комендатуру!» — закричало у меня в голове, и я подскочила. Смотрю — сижу на кровати, где — не понимаю. Справа Анка сидит на кровати — на меня таращится, слева Ёлка лежит с открытыми глазами. Будильник стоит рядом на тумбочке — шесть часов на нём!

Ой, это же новая квартира!

«Дежурный! Срочно явитесь в комендатуру!» — мужской голос грозно приказывает, по-моему, из всех репродукторов Осипенки.

— Они что, с ума сошли? — И Ёлка тоже подскочила на кровати. — Шесть утра — орут на весь город!

«Солдат Селиванов! Срочно явитесь в комендатуру!» — завопила вся Осипенко. У нас на Мещанской никто так по утрам не орал.

Сидим слушаем — вроде больше не кричат. Ещё целый час можем поспать.

— Девочки, — говорю, — давайте быстренько поспим. — И на подушку.

«Солдат Селиванов! Срочно явитесь в комендатуру!» — рявкнул кто-то у меня над ухом.

Я подскочила, смотрю — девочки сидят, на будильнике шесть часов десять минут.

— Солдат Селиванов явно дрыхнет! — сердито говорит Ёлка. — Так что нам поспать больше не удастся.

— Чёрт бы его побрал! — говорю. — Мне сегодня в новую школу! Нет, девочки, — говорю уверенно, — никакой солдат Селиванов не помешает мне сейчас ещё поспать! — И падаю на подушку.

Открываю глаза. Папа стоит, смотрит на меня, улыбается. Я подскакиваю на кровати — Анки и Ёлки нет, на будильнике десять часов!

— Папка! — Я в ужасе. — Мы в школу опоздали!

— Мы никуда не опоздали, — говорит Папа очень уверенно. — Если бы ты там училась, ты бы опоздала из-за солдата Селиванова. Но ты там ещё не учишься. А я тебя могу привести в школу когда угодно — мало ли какие у меня дела!

— Как здорово, Папка! — Я хватаю, трясу его руку — он смеётся.

— Вставай, умывайся, завтрак на столе — пойдём в новую школу определяться!

Мы идём в новую школу. Переходим через горбатый мостик.

— Какой симпатичный! — радуюсь.

— Зимой он тебе таким не покажется, — говорит Папа.

— Пап, тут перила!

Переходим улицу, которая называется Новокузнецкая, по ней ходит трамвай.

— Ты уже взрослая, не буду тебя учить, как переходить улицу, по которой ходит трамвай, — говорит Папа серьёзно, но мне кажется, что учить всё-таки собирается.

— Пап, мне одиннадцать лет, я уже по всему городу одна езжу, — говорю ему так спокойно и рассудительно. — Ты лучше объясни, откуда здесь взялись эта комендатура и солдат Селиванов!

— От нас в трёхстах метрах в сторону Устинского моста — штаб военного округа Москвы. На Осипенко много военных казарм — отсюда комендатура и солдат Селиванов.

А вот и новая школа — № 528, по-моему, она ещё лучше 609-й! Вошли в школу и прямо к завучу. У Папы теперь два костюма — один расходный, другой праздничный. Сегодня он в праздничном, на пиджаке — лауреатская медаль и планки от орденов и медалей. Папа не любит ходить с наградами, но им «настойчиво рекомендовали в общественных местах появляться с наградами».

Папа стучится, заходим в кабинет. В кабинете сидит мужчина и курит трубку. Увидев Папу, сразу встаёт ему навстречу — они жмут друг другу руки, что-то говорят, а я, хоть и знаю, что это неприлично, разглядываю его, не могу глаз оторвать. Мужчина в военной форме, но без погон, на нём высокие чёрные кожаные сапоги, он курит трубку — правда, сейчас, говоря с Папой, положил её куда-то. Он немолодой, очень маленького роста, но думаю, что не злой и не вредный. На кого он так похож?

— Скажите, — и голос у мужчины очень просительный, — а Шнирман Александр Львович, он случайно вам не родственник?

— Он мой родной старший, вернее старший средний, брат! — Папа удивлён.

Завуч, а зовут его Самуил Григорьевич, бросается на Папу, трясёт ему руки, и лицо его, по-моему, всё лицо дрожит от волнения.

— Я с Александром Львовичем четыре года проработал! Здесь госпиталь был во время войны, он у нас главным врачом был, а я завхозом! — От волнения он опять начинает курить. — В самом начале войны он был очень сильно ранен — едва выходили!

— Да! — говорит Папа, но не говорит, что это он его «выхаживал».

— Его комиссовали и назначили в наш госпиталь главврачом. Он такой умный, такой образованный и порядочный! — Последнее Самуил Григорьевич говорит прямо с почтением.