Нина Шнирман - Счастливая девочка растет

Стою на этом спуске, ничего не хочу видеть, в голове то совсем пусто, то какая-то буря ненависти и отчаянья! Смотрю вниз на Бабушку — и она тоже смотрит на меня.

— Деточка, спускайся ко мне, — просит она.

Я спускаюсь к ней на плечо и спрыгиваю на землю — около нас мало людей.

А было много! Слишком много!

— Народ уже расходится, немножко подождём и тоже домой пойдём, — говорит Бабушка и обнимает меня.

У неё очень тёплая рука и тёплое тело — я как будто засыпаю, окружённая теплом, но это я просто греюсь и прячусь в тепле. Недолго. Я опять начинаю думать и думаю о том, что нам очень далеко идти домой. И мне кажется, что у меня нет сил, что я могу не дойти до дома.

— Ну вот, почти все разошлись! И мы сейчас с Божьей помощью домой пойдём, — говорит Бабушка спокойно и ласково.

Она что, мысли читает? Я поднимаю голову, смотрю на Бабушку, она кивает головой, берёт меня за руку, и мы идём вдоль спуска. Доходим до места, где умер мальчик, — там никого нет.

— Он здесь лежал, головой ко мне! — говорю.

— Может, ему стало лучше и его в больницу свезли — толпы уже давно нет, — говорит Бабушка, хочет мне внушить, что всё с ним совсем неплохо.

Я опускаю голову — мне так тяжело!

— Бабуся, пошли домой! — прошу, вынимаю руку из её руки и медленно иду вперёд.

Дома я думаю только об одном: не подходите ко мне, не говорите со мной, не спрашивайте ничего, я хочу скорее лечь, а когда я открою глаза, будет уже другой день.

Машинально мою руки. Ко мне подходит Мама:

— Нинуша, пойдём в столовую — надо выпить сладкого чая и что-то съесть!

— Мамочка, — прошу, — ничего не надо — только лечь!

— Нет, родная! — Мама берёт меня за руку и почти силой заводит в столовую и сажает на моё место.

На своём месте сидит Папа, Мамочка садится на своё, больше никого. Как хорошо, можно не разговаривать. А передо мной стоит чашка чаю и кусок хлеба с маслом. Отпиваю немножко чаю, откусываю кусок хлеба, жую, глотаю. Нет вкуса, только понимаю, что чай сладкий.

Смотрю на Папу и на Маму — у них очень серьёзные лица, я чувствую, они всё знают и понимают, они не будут мне говорить, что он жив и что всё будет хорошо, они не будут меня утешать и говорить мне глупости!

— Они его раздавили и выкинули на спуск! — говорю вдруг. — Сначала были большие кровавые пузыри, потом они стали меньше, меньше, а потом плечи уже не шевелились. А я стояла совсем рядом, очень близко — и не смогла помочь! И не смогла спасти!

— Нинуша! Самый страшный зверь на свете — это толпа! — Мама смотрит сквозь меня, она видит эту толпу. — Можно ничего на свете не бояться, но толпу надо избегать. Бедный мальчик!

— Ты не могла помочь и не могла спасти! В той ситуации и взрослый ничем бы не смог ему помочь! Мартышка, — просит Папа, — перестань об этом думать и видеть это! Допей чай — это надо, он сладкий. И быстро ложись!

— Я кровать тебе разложу! — И Мама встаёт.

— Нет-нет! Я сама! — Встаю.

Мама с Папой быстро ко мне подходят, обнимают меня вдвоём, целуют в голову, я глажу их по рукам и быстро ухожу.

В детской Мишенька спит — больше никого. Как хорошо, что никого нет, надо скорей вынуть из стенного шкафа эту проклятую раскладушку. Как долго её надо раздвигать, натягивать! Неужели у меня никогда не будет нормальной кровати! Я начинаю рыдать, я рыдаю тихо, чтобы не напугать Мишеньку. Наверное, он был один — его родители потеряли в толпе или Мама его потеряла. Нет, его просто вырвали из её руки, а потом раздавили! А может, с ним была бабушка и она не смогла так страшно зарычать, чтобы спасти его? Раздавили, подлые, — как я вас ненавижу! Папа сказал: «Перестань об этом думать и видеть это!» Надо быстро ложиться. Слёзы мешают мне видеть, и я делаю всё очень медленно. Никак не могу натянуть парусину на эти железки! Сделала, быстро разделась, легла.

Слышу страшный звериный рык — и вот я уже нормально дышу на этом каменном спуске, худенький мальчик так близко от меня, а кровавые пузыри всё меньше и меньше! Я рыдаю, закрывшись одеялом, — он умирал, а я стояла совсем близко, дышала, но не могла ему помочь!

«Ты не могла помочь и не могла спасти! » Раз Папа говорит, значит, так оно и есть!

Я приподнимаюсь на локте, вытираю слёзы рубашкой, переворачиваю мокрую подушку на сухую сторону и падаю на неё.

Мамочка нашла какие-то «очень интересные» ноты — она давно их найти не могла и вот нашла. Позвала нас троих, мы стоим у рояля.

— Девочки! Это трио, — говорит Мамочка. — А мы сейчас сделаем квартет! Я на рояле, Анночка с Эллочкой поют, а ты, Нинуша, на скрипке!

И даёт мне ноты. Я смотрю — так это же Глинка, «Уймитесь, волнения страсти!», мы часто поём этот романс. Но у меня в руках партия для скрипки. И только тут до меня доходит: я петь не буду, я буду на скрипке играть!

Мамочка меня спрашивает:

— Ну как, Нинуша, вдвоём твою партию пройдём или не надо?

— Я с листа буду, — говорю, — она простая!

Мы с Мамочкой играем вступление, и девочки начинают петь. Как это красиво — рояль, скрипка и два голоса! Конечно, это тот же романс, но какой он стал полнозвучный! Я играю и сама заслушиваюсь нашей музыкой. Скрипка с голосом — это очень красивое сочетание.

Спели и стали сами себе хлопать — ужасно смешно, но всем понравилось.

У девочек дела, они ушли, а я осталась. У меня такое странное чувство: вот хорошо бы ещё раз сейчас спеть, но пусть Ёлка на скрипке играет, а я буду петь. Но, кроме меня, дома никто играть на скрипке не умеет, так что нечего даже думать о таких глупостях. А я сейчас кое-что у Мамы выпрошу.

— Мамочка, — говорю просто, — давай «Слыхали ль вы…»!

— Давай! — соглашается Мамочка. — Я — Татьяна, ты — Ольга.

— Я — Татьяна, — говорю просительно. — Ты — Ольга.

— Ну Нинуша! — расстраивается Мамочка. — Мы уже с тобой договорились! У тебя низкий голос, а у Татьяны очень высокие ноты.

— Но я же спокойно их беру, — говорю я скромно.

— Да, — говорит Мама и расстраивается, — ты их берёшь, потому что у тебя большой диапазон. Но голос ты себе можешь сорвать именно этими высокими нотами. Вообще, в десять лет никто оперу не поёт!

— И я не пою, — говорю наивно. — Только один дуэт! Скоро мне будет одиннадцать!

Мамочка задумалась, смотрит на меня пристально, что-то решила.

— Хорошо, Нинуша! — говорит вдруг весело. — Ты меня знаешь — поёшь Татьяну последний раз. А после шестнадцати посмотрим!

Мамочка играет вступление, и мы поём: я — Татьяну, она — Ольгу.

Спели. Я Мамочку очень благодарила.

— Да! — вспоминает Мамочка. — Забыла тебе интересный разговор передать.

А разговор у Мамочки был действительно интересный — с Александром Сергеевичем. Сейчас он работает на двух работах — играет в оркестре Большого театра и преподаёт в нашей музыкалке. А с будущего года он будет ещё в Ипполитовском училище преподавать. И он сказал Мамочке, что сразу после моего окончания школы он года на два возьмёт меня к себе в училище, а потом «прямо передам на руки Янкелевичу в консерваторию».