Валерий Замыслов - Горький хлеб

— А что говорят о том на посаде, отец?

— Разные толки идут, родимые. Намедни углицкий тяглец Яким Михеев праведные слова вещал толпе. Не с руки видно было ближнему боярину под Москвой царевича держать. Государь‑то наш Федор Иванович здоровьем слаб, поди, долго и не проживет. А царевич Дмитрий ‑ государев наследник, ему надлежит на троне тогда сидеть. Не по нраву все это Бориске. Тогда боярин и умыслил злое дело. Поначалу хотели отравить в Угличе младого царевича. Давали ему ядовитое зелье в питье да пищу, но все понапрасну. Бог отводил от смерти, не принимал в жертву младенца. А Бориске все неймется. Собрал он в своих хоромах дьяка Михаилу Битяговского, сына его Данилу, племянника Никиту Качалова да Осипа Волохова и повелел им отъехать в Углич, чтобы младого царевича жизни лишить.

Царица Марья в своем уделе злой умысел их заметила и стала оберегать Димитрия. В тереме у себя держала, шагу от него не ступала. Все боялась. Молитвы скорбные в крестовой палате творила, затворница наша горемычная. А убивцы в сговор с мамкой Димитрия вошли, подкупили ее золотыми посулами. Мамка‑то царицу Марью днем усыпила и наследника во двор вывела. Подскочил тут Данила Битяговский с Никиткой Качаловым и царевича ножом зарезали. Сами бежали со двора. Мыслили, что тайно дело сделали, да не так все обернулось. Видел их со звонницы соборный пономарь Федот Афанасьев. Ударил он в колокол набатный. Сбежался народ к цареву терему и увидел злодеяние. Кинулись убивцев искать. Хоромы их разбили, а Битяговских и других злодеев смерти предали. Царевича в соборную церковь Преображенья в гроб положили, а к царю Федору Ивановичу спешно гонца с грамотой снарядили. Перехватил гонца ближний боярин, повелел его к себе доставить. Грамоту у него отобрал, а написал другую, что‑де царевич Дмитрий сам на нож наткнулся по небрежению царицы Марьи. Подали обманную грамоту государю. Зело опечален был Федор Иванович вестью скорбной. Указал по всей Русл панихиду служить, раздавать милостыню нищим, вносить вклады в монастыри и церкви. Святейший патриарх Иов, знать, тоже той грамотке поверил и объявил вчера на соборне, что смерть царевича приключилась судом божьим. Вот так‑то, родимые…

Помолчали. Терентий налил из сулейки еще по чарке Болотников пить не стал, впереди нелегкая беседа с князем. Как еще все обернется. А Терентий понуро продолжал:

— В слободах смута растет. И не в царевиче тут, ребятушки, дело. Ремесло встало, пошлины да налоги всех задавили. Куска хлеба стало купить не под силу. Половина посадских мастеров на правежах стоят. Меня тоже батогами били. Хворал долго, еле отошел. Слобожан ежедень на крепость водят. По торгам, кабакам и крестцам истцы шныряют ‑ глаза да уши ближнего боярина. Тюрьмы колодниками переполнены. На Болоте да Ивановской площади, почитай, каждую неделю палачи топорами машут. Ой, худо на Москве, родимые…

Афоня участливо покачал головой, встал из‑за стола, прошелся по избе и приметил ребячью одежонку на краю лавки.

— Чья енто, Терентий?

Старик кинул взгляд на лавку, и сморщенное лицо его тронула добрая улыбка.

— Мальчонку одного пригрел. На торгу подобрал. Батька у него в стрельцах ходил, помер на Рождество, а мать еще года три назад преставилась. Пожалел сироту да и мне теперь с ним поваднее. Одному‑то тошно в своей избенке, а он малец толковый. Своему ремеслу нонче обучаю. Аникейкой кличут мальчонку. Озорной, весь в батьку‑бражника. Все речет мне, что когда подрастет, то в стрельцы поверстается. Охота, сказывает, мне, дедка, ратную службу познать да заморские страны поглядеть.

— Ишь ты, Еруслан! ‑ крутнул головой Афоня.

— Чего не пьешь, молодший? ‑ спросил Иванку Терентий.

— Спасибо за хлеб‑соль, отец. Ты уж не неволь нас. Вот дело свое завершим, тогда и по чарочке можно. Айда, Афоня. Не сидится мне. Покуда по Москве пройдемся, а ты, отец, за конями посмотри.

— Неволить грех, родимые. Ступайте к князю с богом. Окажи, господь, мирянам милость свою, ‑ напутствовал Терентий гонцов.

Мокринским переулком селяне вышли на Москворецкую улицу.

— Экое зловоние здесь, ‑ вымолвил Болотников.

— А тут Мытный двор стоит, Иванка. Сюда, прежде чем на торг попасть, всю животину сгоняют, пошлину с нее взимают и каждую коровенку, свинью и куренку мытенной печатью пятнают. Без сей отметины на торг не допускают. А кто без печати придет ‑ тому кнут да полтину штрафу. Видишь, сколь всякой живности пригнали. Тут же и забивают многих ‑ отсюда и вонь, ‑ пояснил Шмоток.

За Мытным двором вскоре потянулись Нижние торговые ряды ‑ хлебный, калачный, соляной да селедный. Здесь также было немноголюдно: базарный день обычно кончался до обедни.

Гонцы, обойдя церковь Николы Москворецкого, поднялись к храму Василия Блаженного. Болотников снял шапку, вскинул голову и залюбовался великим творением русских умельцев.

— Не ведаешь ли, Афоня, кто сей дивный храм возводил, ‑ спросил молодой страдник.

— Как не знать, Иванка. Мастера те всей Руси ведомы ‑ Барма да Посник Яковлев. Здесь когда‑то деревянная церковь святой Троицы стояла. А когда царь Иван Васильевич басурманскую Казань осилил, то повелел старую церкву снести и вместо нее собор Покрова поставить. Святое место. Тут на кладбище прах юродивого Василия Блаженного покоится. Сказывают, что почитал его покойный государь.

Против Москворецкого моста, возле Лобного места, Болотников вновь остановился. Внимание его привлекла огромных размеров бронзовая пушка, установленная на деревянном помосте.

— Всем пушкам ‑ пушка! Одно дуло, почитай, с полсажени, ‑ восхищенно проговорил Иванка и прочитал вслух надпись: "Слита бысть сия пушка в преименитом и царствующем Граде Москве, лета 7094 [68] Лета 7094‑1586 г. , в третье лето государства его. Делал пушку пушечный литец Андрей Чохов [69] Андрей Чохов ‑ (год рождения неизвестен ‑ умер около 1630 г) выдающийся русский мастер. Свыше 60 лет работал в Москве в Пушечном приказе, изготовив за это время большое количество крупных осадных орудий "стенобитных пищалей" и мортир. Самые выдающиеся его работы ‑ Царь‑пушка (1586) и стоствольная пушка (1588). ".

От Фроловских ворот вдруг зычно пронеслось:

— Братцы‑ы! На Ивановской Якимку из Углича казнят!

Посадские хлынули из торговых рядов к кремлевским воротам. За ними последовали и Иванка с бобылем. Деревянным мостом, перекинутым через широкий, на семнадцать сажен ров, подошли к Фроловским воротам, а затем по Спасской улице мимо подворий Кириллова и Новодевичьего монастыря вышли на Ивановскую площадь.

Возле колокольни Ивана Великого, по высокому деревянному помосту, тесно окруженному стрельцами и ремесленным людом, ходил дюжий плечистый палач. Он без шапки, в кумачовой рубахе. Рукава засучены выше локтей. Ворот рубахи расстегнут, обнажая короткую загорелую шею. В волосатых ручищах палача ‑ широкий острый топор. Посреди помоста ‑ черная, забрызганная кровью дубовая плаха.