Валерий Замыслов - Горький хлеб

Иванка через густые заросли ракитника вышел к озерцу, вступил на низкий берет, густо усыпанный диким клевером, мятликой и подорожником, наклонился, чтобы набрать пользительной травы, да так вдруг и застыл, ткнувшись в цветущее зеленое разнотравье.

В саженях тридцати, под ракитовым кустом замерла гибкая, статная девушка с самострелом в руках. Она в домотканом голубом сарафане с медными застежками и берестяных лапотках на ногах.

Девушка ловко и быстро вытянула стрелу из колчана, вложила в самострел, натянула тетиву.

"Ну и денек мне нонче выдался! Еще только недоставало от лесовицы погибнуть", ‑ пронеслось в голове Болотникова. Видимо, не зря на селе пронесся слух, что появилась в вотчинном бору ведьма‑лесовица, которая чародейство ведает и каждого встречного жизни лишает.

Иванка поднялся с земли, промолвил:

— Опусти самострел. Худа тебе не желаю. Да и не велика честь в безоружного каленой стрелой кидать.

— Кто ты и зачем сюда явился? ‑ строго спросила лесовица, тряхнув тяжелой золотистой косой, туго перехваченной розовой шелковой лентой.

— Обычая не знаешь, девушка. Прежде чем выспрашивать да стрелой кидать ‑ в гости позови, напои, накорми, а потом и вестей поспроси. Так уж издревне на Руси заведено, ‑ проговорил Иванка, ведая, что хлеб‑соль и разбойника смиряет.

— В лесу гостя нелегко распознать. Сюда всякий люд забредает ‑ и с добром и лихом, ‑ не отпуская самострела, холодно ответила лесовица.

В это время из черемушника раздалось:

— Эгей, Иванка! Где ты там запропастился? Айда в избу‑у.

— Иду, Семеныч! ‑ отозвался Болотников и погрозил пальцем лесовице. Да кинь же ты свой самострел! А не то бортника позову.

И на диво молодому страднику лесовица послушалась. Она мягко опустила тетиву, вложила стрелу в колчан, вновь глянула на распухшее лицо парня и вдруг звонко рассмеялась.

Болотников недоуменно пожал плечами. Чудная какая‑то. Да и не ведьма она вовсе.

— Придешь к бортнику ‑ поклонись ему в ноги, а не то стоять бы тебе здесь до всенощной, покуда праведное слово не вымолвил, ‑ улыбаясь, проговорила девушка и, шагнув навстречу парню, добавила: ‑ Теперь я тебя ведаю. Из Богородского села на заимку пришел. А звать тебя ‑ Иванка Болотников, сын Исаев.

"Видимо, и впрямь ведьма", ‑ снова пронеслось в голове Иванки.

Не дождавшись крестьянского сына, к озеру вышел с роевней старик. Увидев Василису, спросил:

— Ты чего здесь, дочка?

— Тебя искала, дедушка. Да вот на озерце его повстречала.

— И как тебя только угораздило. Завсегда ты на людей попадаешь. Ох, не к добру это, Василиса, ‑ проворчал бортник.

— А может, и к добру, отец. Спас ты меня, Матвей Семеныч. Ну и строга у тебя дочка. Однако ты хитер. Намедни был у нас в гостях, а о дочке не обмолвился. Пошто таишься? ‑ промолвил Иванка, прикладывая подорожник к щеке.

Возвращаясь на зимовку и держа перед собой закрытую роевню, бортник пояснил:

— Обет Василисе дал, чтобы о ней никому ни гу‑гу. И Пахому запретил о том сказывать. Беглая она. Отца с матерью приказчик Василия Шуйского загубил, а сиротка вот у меня оказалась. Так что не серчай, родимый.

Когда пришли в избушку, Иванка показал на поклажу.

— Здесь в мешке мука, а в сундучке ‑ порядные да кабальные грамотки. Федьке Берсеню твоему ‑ гостинец.

Дед Матвей изумленно глянул на Болотникова, опустился на лавку и, покачивая бородой, протянул:

— Ну, парень, ты и хват! Как же ты вместо Афони экое дело справил?

Иванка обо всем рассказал. Бортник отослал Василису на дозорную ель, а затем отомкнул крышку на железном сундучке.

— Вот куда наша нужда запрятана. Здесь где‑нибудь и моя порядная грамотка лежит, ‑ сказал старик, разглядывая бумажные столбцы.

Болотников опрокинул сундучок и вытряхнул грамотки на пол. Отыскал порядную отца, развернул и прочел вслух:

"Се я Исайка Болотников сын Парфенов даю на себя запись в том, что порядился я за господина и князя Ондрея Ондреевича Телятевского в вотчинное село Богородское. А взял я от князя на подмогу три рубля, две гривны да один алтын. И взял льготы на два года ‑ на князя дани не давать и на изделье не ходить. А за ту подмогу и за льготу поля мне распахати, огородити, избу, хлев да мыльню срубити. И как пройдут те льготные годы, давати мне Исайке на князя оброку по рублю московскому на год, и на дело господское ходити… А не отживу я тех льготных двух годов и поле не расчищу да пойду вон, то мне подмогу отдать по сей записи приказчику княжьему. А запись писал крестьянин Исайка Болотников сын Парфенов лета 7075 ноября в 23 день".

— Надеялся Исаюшка два года просидеть, да так и пришлось ему до седых волос на княжьей земле в страдниках ходить. Вот так и мне довелось, Иванка, ‑ вздохнул бортник. ‑ Велик ли долг нонче у Исая?

— Велик. Около десяти рублев. Теперь вовек нам с князем не рассчитаться.

— По всей вотчине так, родимый. Не вернешь былой волюшки. Одно мужику остается ‑ либо на погост, либо княжий кнут терпеть.

— Пошто в хомуте жить, отец. Какими заклепками не замыкай коня, он все рвется на волю. Так и человек.

— Берсень, вон, от хомута избавился нонче, а все едино по землице‑матушке тоскует. Не сладко ему в бегах со всей ватагой. Теперь, чу, в степи собрался. Нонче в его артели до двух десятков наших мужиков обитается.

— Мамон по лесу ватагу ищет. Упредить бы надо Федьку.

— О том я ведаю. Не сыскать пятидесятнику ватаги. Надежно мужики укрылись.

Иванка разыскал Матвею порядную, протянул старику.

— Грамоте не горазд, родимый. Ты поищи ‑ здесь еще одна порядная должна быть. А я покуда Федору знак дам. Воочию атаман убедится ‑ спалим грамотки. Ох и побегает теперь приказчик. Быть грозе в селе вотчинном…

Как‑то вскоре после сева приказчик Калистрат привел Семейку Назарьева к черной покосившейся избенке.

— Вот те новые хоромы. Живи с богом, сердешный.

И с тем ушел. Глянул Семейка на убогую избенку, тяжело вздохнул и присел на завалинку. Ох, какие плохонькие "хоромы" достались. Венец сгнил, крыша провалилась, а поветь и вовсе развалилась надвое.

Ютился здесь недавно княжий сторожилец Евсейка Богданов. Нужда довела Евсейку, боярщина замаяла. Сбежал темной ночью с женой и тремя сыновьями из вотчины, не заплатив приказчику за пожилое.

В былые годы мужики из села после сева в бега не подавались. Своих трудов жалко было да и надежды на урожай после второго спаса питали. Вдруг господь бог окажет милость свою и ниспошлет сеятелю невиданного хлеба четей по двадцать с десятины. Тогда и с князем сполна рассчитаешься, и в избе своей до следующего покрова достаток. Живи не тужи, когда хлебушек в сусеке.

А нонче все едино бегут. Изверились мужики в хлебное чудо, да и приказчик все пуще лютует. Что ни год ‑ то голодней. Вот и сошел строжилец Евсейка Богданов из вотчины.