Валерий Замыслов - Горький хлеб

— Где огурцы, тут и пьяница, голуба.

— Но, но! Меру знай у меня, братец. Не мужика ‑ дворянина честишь, погрозил бобылю кулачищем Капуста.

"Ну, слава богу. Дело сделано. После второго ковша Митрию не устоять. Дурману в ендову многонько подлил", ‑ довольно подумал бобыль.

— Бог любит троицу, ‑ деловито проронил Митрий Флегонтыч, нацеживая из ендовы третий ковш.

— Испей, испей, батюшка. Сделай милость да вот блинком закуси. Правда, не обессудь: на худом жите да на воде он замешан. Ну да блин ‑ не клин, брюха не расколет, ‑ усердствовал Афоня.

После очередного ковша Капуста качнулся возле телеги и, слабея, забурчал в бороду:

— Однако пьянею я, братец. Вовек такого крепкого винца не пивал, голова пошла кругом…

— Да разве ты пьян, батюшка? На ногах, как Еруслан, крепко держишься, государь мой.

Выслушав хвалебную речь, Митрий Флегонтыч хватил на диво бобылю еще один ковш и сразу же повалился под телегу.

Развязывая Карпушку, Шмоток изумленно ахал:

— На Руси таких питухов не сыщешь. В мой ковш добрых десять чарок входит. Ну и ну!

А за плетнем столпились крестьяне. Пахом Аверьянов схватился за живот и, давясь от смеха, произнес:

— Много я в Диком поле мужиков перевидал. Народ все бедовый, отчаянный. И каждому завируху сказать ‑ что под лапоть плюнуть. У казака и сабля и слово острое. Но ты, Афанасий, мне в диковинку. Отколь в твоей козлиной бороде мудреные слова берутся? Говоришь, ровно в стену горохом сыплешь.

— Рот не ворота, запором не запрешь. А без языка и колокол нем, посмеиваясь, ответил Афоня.

К Карпушке подошел Исай Болотников, положил руку на плечо, вздохнул участливо и проговорил:

— Не робей, брат. Собирай своих мужиков и в лесу покуда укроетесь. Там вас Капуста не сыщет.

— Ох, ты господи, горюшко наше. Куда же нам с ребятенками? ‑ угрюмо вымолвил Карпушка.

— Ребятишки пущай здесь на селе останутся. Присмотрим за ними, не дадим пропасть. А когда господин ваш из вотчины уберется ‑ знак подадим. Идите с богом.

— Так‑то оно так, милостивец. А ежели Митрий Флегонтыч сызнова возвернется? ‑ колебался новопорядчик.

— Пожалуй, и возвернется, но здесь я так смыслю. Не сегодня‑завтра должон из Москвы приказчик приехать. Он вас переманивал, ему и ответ держать. Деваться некуда: придется Калистрату и за пожилое и оброчные деньги дворянину вернуть. Вот Капуста и утихомирится.

— Дай бы бог, милостивец, ‑ перекрестился Карпушка и побежал оповещать беглых мужиков.

— Поди, жаль, Исаюшка, винца‑то? На Вознесенье господне чать настоечку сготовил?

— Для доброго дела вина не жалеют, ‑ немногословно отозвался Болотников и не спеша побрел на свой двор. Скоро сенокос ‑ надо косы ладить.

Возле телеги сгрудились мужики, бабы и девки, пришедшие взглянуть на пьяного дворянина. Подъехали челядинцы с самопалами. Разузнав, в чем дело, холопы взвалили Митрия Флегонтыча на телегу и повезли назад в Подушкино.

Ночь.

Горят яркие звезды в черном небе. Тихо внизу, дремотно, но над бором ветер погуливает, шелестит хвоей.

Возле избушки, обхватывая жарким пламенем смолевые пни и сухие сучья, полыхает костер, поднимая к сонным вершинам огненные искры и густые черные клубы дыма.

— Обрадовал ты меня, парень. Великое дело для ватаги сотворил. Ото всех мужиков тебе поклон низкий, ‑ радушно обнимая Болотникова, произнес Федька Берсень.

— Ну, приступим благословясь, родимые, ‑ вымолвил бортник, выбрасывая из сундучка грамотки страдного люда.

Иванка, Федька и Василиса поднялись с земли, обступили костер, а Матвей, истово перекрестившись, взял в охапку столбцы, проронил:

— Полезай, кабала, в огонь. Прости, осподи, нас грешных.

Старик швырнул грамотки в костер и кряхтя опустился на деревянный обрубок. Затряс бородой, ладонью глаза заслонил от едкого дыма.

К бортнику подошел Берсень. Радостно облобызал деда, молвил весело:

— По такому случаю и пир затеять не грех. Чай, найдется у тебя, Семеныч, медовуха?

— Вначале сундучок спрячьте, а затем и вечерять можно, ‑ проговорил Матвей и принес Федьке заступ.

Болотников и Берсень отнесли сундучок в заросли, зарыли в землю, забросали бурьяном и вернулись в избу.

Матрена подала на стол ендову с хмельной медовухой, краюху хлеба, лепешки и миску душистого свежего меда.

Василиса вышла было в горницу, но ее воротил Берсень.

— Присядь с нами, Василиса. Чего гостей чураешься? В последний раз, должно, тебя вижу.

Девушка глянула на бортника. Матвей согласно кивнул головой.

— Повечеряй с нами, дочка. И ты, старая, садись.

Бортник налил всем медовухи и Василисе чарку придвинул. Девушка вспыхнула, но чарку приняла: перечить старшим не дозволено.

Перед ужином все повернулись в правый угол к божнице, помолились недолго, опустились на лавки и выпили по чарке.

— Мамон на днях не наведывался? Где‑то он с княжьей дружиной ходит. Не ведаешь? ‑ спросил Федька, закусывая ржаной лепешкой.

— Да ты не тревожься, родимый. За Нелидовскими озерами он нонче стоит. Я его тропы знаю. Все ждет, когда вы за рыбой да дичью придете. Ночью на заимку Мамон не заявится. Ватаги твоей он сам побаивается. А ежели и нагрянет ‑ собака упредит. Зубатка Мамона теперь за версту учует… Когда уходить из лесу надумал?

— Завтра, Семеныч.

— И куда, друже? ‑ спросил Иваика.

— Вначале за Каменный пояс хотели пробираться ‑ на земли Ермака. А нонче передумали. В Дикое поле к казакам пойдем.

— Вот то верно, друже. Живет там вольно братство. Русь велика, но вся правда в Поле сошлась, ‑ вымолвил Болотников и поведал крестьянскому атаману многое из того, о чем ему рассказывал Пахом Аверьянов.

После выпитой чарки Василиса разрумянилась, глаза ее заискрились живым и радостным блеском, как в былые времена, когда в родной деревеньке весело и беззаботно водила она с подружками озорные хороводы.

Когда Иванка заговорил, девушка робко взглянула на него, а потом еще и еще раз. Лицо у парня открытое и честное. Черные кольца волос упали на смоляную бровь, слегка прикрыв упрямую складку на лбу. Голос неторопливый, но звучный. От всей его плечистой фигуры и смуглого сухощавого лица веяло молодой здоровой чистотой и силой.

Девушка отвела от Иванки взгляд. Что это? Отчего так сердце бьется? Ужель от выпитой чарки, а, может, от черных Иванкиных глаз? И щеки еще больше запылали.

Матрена заметила ее необычное волнение, поперхнулась и подумала сердобольно:

"Ох, неспроста лебедушка наша разрумянилась. Видно, приглянулся ей соколик. Быть беде. Сведет, чего доброго, касатушку из заимки".

Иванка закончил свой рассказ, встретился с глазами Василисы ласковыми и глубокими. Девушка низко опустила лицо и еще пуще зарделась. Повернулась к Матрене и отгородилась от парня широкой пушистой косой.