Валерий Замыслов - Горький хлеб

Однако не успел он и договорить, как на него с шумной бранью навалились трое посадских в холщовых рубахах. Скрутили веревкой, повалили наземь, под бока напинали.

Мужик пьяно забранился.

— За что бьете? ‑ спросил Болотников.

— Вор он! В кабаке у нас сапоги стащил. Новехонькие, только что в Красном ряду купили, ‑ ответил один из посадских. ‑ У‑у, тать [98] Тать ‑ вор, грабитель, разбойник, злодей. проклятый! ‑ больно огрел мужика по уху.

В толпе засмеялись. Посадские подтолкнули мужика к Болотникову.

— Уж не тебе ли продал вор обувку?

— Ступайте своей дорогой. Знать его не знаю, ‑ осерчал Иванка и повел широкими плечами.

— Ну, мотри, парень! ‑ пригрозили посадские и потащили вора в Земской приказ на суд и расправу.

Возле темной, приземистой Тиунской избы [99] Тиунская изба ‑ своеобразная биржа свободных попов и дьяконов, нанимавшихся жителями Москвы для выполнения различных религиозных "треб". В XVI веке Тиунская изба стояла возле храма Василия Блаженного. с Афоней столкнулся чернобородый цирюльник с легким деревянным табуретом в руках и парой ножниц за малиновым кушаком. Мельком глянул на жиденькую бобыльскую бороденку и плюнул себе под ноги.

— Аль не угодил, касатик?

— Срамота одна. И до чего ж измельчал народишко, ‑ недовольно ответил цирюльник и в тот же миг ухватил за полу сермяжного кафтана пышнобородого осанистого мужика в пеньковых лаптях.

— Окажи милость, любезный!

Угодливо подставил табурет, насильно посадил на него мужика, чиркнул ножницами.

— Спешу я, милай. В лавку мне надо топоришко подобрать, а потом в деревеньку. Не к чему бы, ‑ слабо сопротивлялся мужик.

— Успение пресвятой богородицы на носу, а ты зарос, аки леший. Не гоже эдак, любезный. Мигом красавцем сделаю. Бороду подрежу, власы подравняю, учтиво суетился возле селянина посадский, а сам воровато поглядывал по сторонам: бродячих цирюльников гоняли с площади земские ярыжки.

Посадский расчесал мужику длинную бороду надвое и отхватил одну половину ножницами на пару вершков [100] Вершок ‑ русская мера длины, равная 4,4 см. . Но вторую укоротить не успел. Он не зря опасался. Перед цирюльником выросла грозная фигура десятского.

— Опя‑ать!

Посадский столкнул мужика наземь, подхватил табурет и юрко шмыгнул в толпу. Только его и видели. Селянин поднялся с земли и растерянно схватился за уродливую бороду.

— Энта что жа, православный. Как же я теперь в деревеньку поеду?

— Москва, милай! ‑ хохоча, ответил долговязый сухотелый мастеровой. И закричал весело, звонко. ‑ Гвозди, подковы ‑ лошадям обновы!

На небе ни облачка. Жарко. Захотелось пить. Страдники поднялись в верхние торговые ряды. Но доброго кваску там не оказалось.

— Айда в кабак на Варварку. Там завсегда и квасок и медовуха есть, предложил бобыль.

Болотников согласился. Кабак ‑ просторный рубленый пятистенок в два яруса с малыми решетчатыми оконцами. Срублен в давние времена, еще при великом князе Иване Третьем.

Возле распахнутых сводчатых дверей толпились бражники. Иванка не успел еще переступить и порог, как на него налетела пьяная гулящая девка. Повисла на шее, полезла целоваться.

— Ошалела, дуреха, ‑ оттолкнул девку Болотников. Слобожанка недовольно тряхнула простоволосой головой и повернулась к другому питуху кабацкому.

— Слышь, соколик. Дай полушку на чарочку. Выпить охота‑а‑а.

— Ишь чего захотела, баба. Хо‑хо! Полушка на дороге не валяется. Ступай, ступай отсель, ‑ замотал косматой головой бражник.

Девка привалилась всем телом к посадскому.

— Идем со мной в сени, соколик. Ух, как горячо обласкаю. А ты мне опосля чарочку…

— Енто можно. Телеса у тя добрые, хе‑хе! ‑ посмеиваясь, проговорил питух и потянул девку в темные сени.

Иванка только головой покачал: на селе такого сраму средь бела дня не увидишь.

Вошли в кабак. Здесь полумрак. По темным бревенчатым стенам чадят факелы в железных поставцах.

Шумно, людно. За длинными дощатыми столами, забыв про нужду и горе, бражники пропивали скудные гроши. В правом углу, прямо на земляном полу, привалившись спиной к винной бочке, играл на гуслях седобородый слепой сказитель. Болотников подсел к гусляру, прислушался к его песне.

Пока Афоня Шмоток ходил к целовальнику за квасом, Болотников внимательно слушал сказителя. Песня гусляра его тронула. Вновь вспомнилась заимка в густом бору, лесное озеро и Василиса ‑ добрая, грустная и вместе с тем озорная да ласковая.

— Задушевно песню складываешь, дед. Играй еще.

Старец приглушил струны, поднял лицо на страдника.

— Немощен стал, молодший. Ослаб голосом. Хворь одолела, ‑ тихо отозвался сказитель.

Болотников принес от целовальника чарку вина, протянул гусляру.

— Выпей, отец. Подкрепись.

— Благодарствую, чадо. Зелено винцо приемлю.

Старец отложил гусли, принял чарку.

— Сыграй, дед, богатырскую, о молодцах добрых, ‑ придвинувшись к бахарю, попросил Иванка.

Сказитель долго молчал, тихо перебирал старческими, дрожащими пальцами струны, а затем молвил:

— Слушайте, ребятушки, о временах седых и давно минувших.

Запел гусляр вначале неторопливо и тихо, а затем на диво страдникам его голос обрел силу и стал таким звучным, что даже кабацкие питухи примолкли.