Валерий Замыслов - Горький хлеб

Иванка Болотников рубился с джигитами неподалеку. Возле него оказался односельчанин Никита Кудеяр. Татары рассекли на нем панцирь, обнажив белую пестрядинную рубаху на широкой груди.

— Осади назад, Никита! Худо без панциря, ‑ посоветовал ему Болотников, отбиваясь от двух татар.

— Спину татарам казать не стану, ‑ отозвался Кудеяр, опустив меч на бритую голову басурманина.

И в тот же миг в грудь Никиты глубоко вонзилась метко пущенная каленая стрела. Покачнулся Кудеяр, алая кровь хлынула из его рта. Но с коня Никита не упал. Вцепился одной рукой в гриву, а другой норовил поднять меч.

Сбоку, с другой стороны от Болотникова, на Кудеяра наскочил высокий широкоплечий татарин и острым изогнутым клинком разрубил голову смертельно раненному ратоборцу.

— Ах ты, пес поганый! ‑ вознегодовал Болотников и обрушил на монгола свой тяжелый меч.

Джигит, взмахнув руками, вывалился из седла на потемневший от крови песок.

Но не знал, не ведал Иванка, что опасность подстерегает его не только со стороны отчаянно бившихся татар, но и от своего недруга.

В рядах русских воинов находился и объезжий голова Кирьяк. Он давно заприметил Иванку. Вперед, на рожон не лез, а все больше прятался за спины ратников, издалека наблюдая за Болотниковым и с надеждой ожидая его гибели. Но Иванка, сразив монгольского багатура и наводя ужас на татар, держался стойко.

"Дьявол ему подмога, ‑ зло думал Кирьяк. ‑ Уму непостижимо, как удалось Ивашке из Пыточной выбраться. И на ратном поле он удачлив. Но от меня ему не уйти. Ежели татарская сабля его не уложит, то мой меч навеки Ивашку успокоит".

Черная, злобная душа у Кирьяка. Что ему жизнь славного витязя, победившего свирепого монгола. Его своя корысть заедает. Ох, как хочется отомстить дерзкому парню за свое бесчестье у крепостных стен Белого города и в кабаке.

И стал Кирьяк незаметно подкрадываться к Болотникову. А сам с опаской поглядывал по сторонам, остерегаясь басурманского удара.

И вот уже очутился рядом с Иванкой. Воровато оглянувшись по сторонам, он сзади неожиданным предательским ударом полоснул мечом Болотникова по голове.

На счастье шелом выдержал, не раскололся, но удар на миг оглушил Иванку и вывел из равновесия. Болотников ткнулся в гриву коня и повернул голову к коварному супротивнику.

Кирьяк взмахнул мечом в другой раз, норовя окончательно добить своевольного парня. Но Иванка, прикрывшись щитом, уже успел выпрямиться в седле. Его глаза запылали яростным гневом.

— Своих бьешь, Иуда! ‑ вскричал Болотников и, стремительно наскочив на предателя, первым же ударом напрочь отсек Кирьяку голову.

В шумной горячей сутолоке произошло это настолько быстро, что ратники, сражавшиеся рядом, ничего не поняли.

Во всех церквах и храмах служили неустанные молебны, где духовные пастыри слезно просили господа даровать воинам победу над иноверцами.

А крепостные стены, башни и звонницы густо облепили московитяне, с тревогой взиравшие на ратную равнину.

Посадские то безмолвствовали, замирая, то шумно ликовали, следя за сечей. Древняя столица, знавшая многие приступы, никогда еще не видела возле себя полевой битвы.

Дед Терентий, стоя на крепостной стене и придерживая старческой рукой шустрого Аникейку, изрекал слобожанам:

— Видел я многие сражения, ребятушки, но такое ‑ впервой на Москве случается. Мудреная битва.

— Отчего мудреная, отец? ‑ спросил старого тяглеца из Зарядья княжий привратник Игнатий.

— Ась?

Игнатий наклонился к старику, туговатому на ухо, и повторил свой вопрос.

— А то как же, почтеннейший. Отродясь такого не бывало, чтобы промеж двух ратей еще одна рать билась…

Игнатий махнул на деда рукой, а Терентий повернулся лицом к Москве‑реке, силясь хоть что‑нибудь узреть слезящимися глазами. Но тщетно. Все расплывалось в старческих глазах мутным пятном.

Терентий дернул за рукав Аникейку, спросил с беспокойством:

— Чего там теперь деется, внучек?

— Бьются, деда, бьются, ‑ уж в который раз отвечал Аникейка.

— Был бы в теле ‑ пособил бы ребятушкам. Я с татарвой не единожды в поле встречался. Свирепые людишки. Помоги, осподи, воинству православному, ‑ бурчал в белую пушистую бороду старый посадский…

Возле Яузской башни вздыхала о князе Андрее молодая супруга Елена Телятевская. Вытирая слезы шелковым платком, говорила Секлетее:

— Боюсь за князя, мамка. Горячий он…

— А ты больше господу молись, княгиня. Пошто из Крестовой палаты убежала. Бог‑то страсть не любит на полуслове молитву прерывать. Пойдем‑ка, матушка, в терем.

— Не могу. К нему хочу, в поле. Нелегко там моему соколу.

— Крепись, матушка. Перестань слезами исходить. Не един наш государь с нехристями бьется, ‑ строго вымолвила старуха.

— Извелась душа моя, мамка. Пойду в стан, пожалуй, о князе спытаю.

— И полно тебе, матушка, ‑ сердито стукнула клюкой Секлетея. ‑ Мыслимо ли дело женам по рати бегать. Да и не впустят тебя туда. Идем, княгиня, в моленную…

На Ивановской колокольне стояли подьячие Разбойного приказа Силантий Карпыч и торговый сиделец Федотка Сажин.

— Отведи беду, осподи. Не дай товару пропасть. Два обоза у мя в Гостином дворе [152] Гостиный двор ‑ торговое помещение на Руси, в котором в XIII ‑ XVII вв. останавливались иноземные купцы (гости). , ‑ поминутно крестясь, бормотал торговый сиделец.

— За добро трясешься, Федотка, ‑ поглаживая окладистую бороду, промолвил Силантий Карпыч.

— В обозах товару немало, мил человек. На сотню рублев барыш выгорит.

— А как же Русь, Федотка? ‑ подковырнул торговца подьячий.

— А товару да алтыну все едино, Карпыч, ‑ хоть Москва, хоть Бахчисарай. Лишь бы выгодно дельце справить, ‑ высказал Сажин.

— Без бога живешь, Федотка, ‑ покачал головой Силантий Карпыч и, вглядевшись в ратное поле, вдруг испуганно добавил, ‑ одначе татары стрельцов наших прижали. Бегут к лагерю пищальники. Ох ты, осподи.

Подьячий толкнул в спину стоявшего вблизи него холопа, закричал:

— Поспешай, Егорка. Грузи рухлядь на подводы. Да мотри не оброни чего.

— Пожалуй, и я побегу, Карпыч. Не обокрали бы обоз мой воровские людишки, ‑ засуетился торговый сиделец.

— И то верно. Лиходеев нонче много на Москве развелось, ‑ поддержал Федотку подьячий и также шагнул к выходу.

Старый кремлевский звонарь, слышавший их разговор, покачал им вслед седовласой головой, мрачно сплюнул и, тут же забыв про обоих, устремил свой взор на ратное поле.

Битва продолжалась до вечерних сумерек. И та и другая сторона ежечасно продолжали подкреплять свои рати…

Тяжелее приходилось пешим стрельцам ‑ пищальникам. Конные татары на своих быстрых лошадях часто прорывались через их плотный строй. И в этой свалке уже нельзя было стрелять из самопалов и ручных пищалей: пулями и картечью можно поразить своих. Отбивались от татар саблями, пятились назад и несли большой урон.