С того дня и после. Срубленные зимой. 2 повести

– Реб Ицеле не грешник‚ чтобы душу вынимать из тела‚ с трудом и муками‚ как колючку вынимают из шерсти!.. Реб Ицеле заслужил легкую смерть‚ смерть от поцелуя!..

И в слезы:

– Но почему теперь? Отчего не повременить? Кому нужна эта спешка?..

Плач по городу и горестный вопль‚ пост‚ моление‚ тоска и душевное дребезжание. Встанет солнце – встанет ли больной?..

Собрались в синагоге знатоки-всеведы‚ стали примерять к реб Ицеле возможные случаи.

Рабби Аарон Великий сгорел в одночасье от внутреннего Божественного огня. Реб Ливо из Праги‚ насытившийся годами‚ умер от запаха роз‚ ибо смерть не имела к нему иного доступа. Ханох‚ ходивший путями Всевышнего‚ живым взят в райские обители‚ пророк Элиягу на огненной колеснице‚ Батья – фараонова дочь‚ спасительница Моисея: так может‚ и для реб Ицеле заготовлено по заслугам?..

Знатоки спорили в хрипоте и азарте‚ а реб Ицеле исходил пока что на нет‚ тихий и прозрачный.

– Идн‚ – сказал Мотке Шамес. – Самая пора. Собирать дни для ребе.

И побежали по улицам с великим шумом и плачем. И стали собирать по домам‚ кто сколько даст. Хоть час жизни для ребе‚ хоть день: у кого-то убудет на чуточку, у реб Ицеле прибавится.

Дал Липечке – "Опять неудача". Дал Лейбечке – "Хуже не бывает". Дал Лейзерке – "От всякого ему цорес". Не участвуешь в общих бедах – не рассчитывай на общие радости‚ и даже Янкеле Кишкемахер оторвался на мгновение от пищи и подарил ребе восемь минут собственной жизни. За восемь минут – если постараться – можно съесть кугл‚ цимес‚ миску тушеной картошки с черносливом‚ и Янкеле прослезился от невозможного бескорыстия.

Заминка случилась с неопознанным дедом:

– Я не могу дать много. Кто знает‚ когда мне возвращаться? А за неделю я почти ручаюсь.

И набралось достаточно.

– Ребе‚ – сказал Мотке Шамес у постели больного. – Мы собрали для вас два года‚ семь месяцев‚ двенадцать дней и восемь минут. Живите на здоровье‚ ребе: так нам хочется.

Реб Ицеле и слушать не стал.

– Заберите‚ – велел он неслышным голосом. – Раздайте назад. Я не возьму даже восемь секунд‚ и не просите.

Реб Ицеле – "Никому не в тягость".

В будущей жизни реб Ицеле будет сидеть на золотом стуле‚ в Саду Наслаждений‚ в одном ряду с праведниками и лакомиться вкусным Ливьятаном‚ который плавает пока что по морям‚ лакомиться Бегемотом и птицей Зиз‚ смаковать тайны‚ недоступные людям‚ – уже скоро.

И Мотке Шамес снова пошел по домам‚ каждому возвращая подаренное‚ чтобы прожили отпущенное время до крайней своей минуточки.

Но не напрасно сказано: не проклинай день‚ пока не настал вечер. Самаэль – ангел смерти – до того поразился непрактичности реб Ицеле‚ что отступил на шаг и дал пожить еще чуточку. Беспощадный Самаэль с четырнадцатью лицами‚ с бесчисленными глазами по телу‚ с мечом в руке и капелькой желчи на его острие‚ а поди ж ты‚ и этого проняло!

Румянец появился у реб Ицеле на щеках. Глаза засияли. Голос окреп.

Сел реб Ицеле на постели‚ сказал бодро:

– А не поесть ли нам бульончику?

И ангелы закувыркались на радостях под самым потолком:

– Евреи‚ вы слышали? Вы слышали‚ идн? Реб Ицеле попросил бульончику! Скорее! Несите ему! Куриный! С клецками! Да насладится он потомством и долголетием!..

Что тут началось!

Набились в синагогу – стены пучило. Обливались поттом и заливались слезами. Откупорили бутыль‚ сделали на радостях "лехаим"‚ еще откупорили‚ пели и танцевали всем городом‚ прогоняя уныние‚ небо раскалывали криком. Нищие и дети нищих‚ милосердные и внуки милосердных. У них‚ у озабоченных‚ одежды драные‚ заплатами перекрытые. У них‚ у удрученных‚ халупы прелые‚ лесинами подпертые. Но даже Аврум Хаим Мойше – "Нет больше сил" дрыгнул без охоты ножкой и с платочком прошелся по кругу. Сбоку‚ в уголке‚ руки уложив соседу на плечи‚ шли вприпрыжку по кругу самые почтенные‚ самые достойные жители в солидном и неспешном танце-дрейдл. Реб Шабси и реб Иоселе. Реб Фишель и реб Шмерль. Реб Гирш и реб Берл. И отдельно еще реб Хаимке‚ который танцевал сидя‚ на стуле с подушечкой.

Даже Ваничке, инвалидный солдат, на радостях прошелся вприсядку‚ в обнимку с будкой‚ пропел ко всеобщему обалдению:

– Наши жены – пушки заряжены! Гройсе цорес – жены...

Рядом со счастливым Пинечке скакал озабоченный сват Меерке‚ оберегая своего жениха‚ и прикидывал в уме‚ как бы ему оженить нетрезвого клиента. Невезучий Меерке не смог сосватать собственного сына‚ и ему требовалось утешение за застарелые огорчения.

– Женитесь уже‚ Пинечке! – кричал он. – На радостях самое время!..

А Пинечке изображал на лице смех сквозь смех и задирал к потолку ноги:

– Чоловик сие мак‚ жинка каже: "Гречка!" Нехай так‚ нехай так‚ нехай буде гречкой мак...

К ночи Пинечке залез в пушку‚ углядел напоследок‚ как скакала по небу его единственная звезда в окантовке дула‚ словно и она радовалась‚ и заснул‚ будто провалился. Но скалился уже с вышины косматый демон Пута‚ князь забывчивости‚ и слюни пускал от нетерпения‚ как затевал новую пакость‚ почище прежней.

4

Мама у Пинечки‚ слеповатая на оба глаза‚ жизнь провела в прищуре и полумраке. Мама у Пинечки, хлопотливая и безропотная, в спокойствии принимала долю свою‚ без расчета на вознаграждение. За всякую жизнь надо платить‚ и мама заплатила‚ не торгуясь. Падала – поднималась без жалобы. Роняла – заметала осколочки. Сослепу обжигалась обварной водой – рыдала неслышно‚ в сердце своем. Спрашивали ее: "Справляетесь?" Отвечала: "Справляюсь". Спрашивали: "Помощь не нужна?" Отвечала: "Всевышний помогает во всем".

– Пинечке‚ – говаривала мама. – Зоркие глаза – это хорошо‚ но и слепыми глазами можно увидеть свет.

Мама у Пинечки жизнь прожила на легком дыхании‚ без хандры-зависти‚ с улыбкой просыпаясь к рассвету под бабушкиным лоскутным одеялом. А от мамы и сыну перепало.

Была ночь.

Самая ее верхушечка.

Когда день уходит и не возвращается‚ и остается глядеть вослед и сожалеть о несбывшемся.

Пинечке проснулся‚ как испугался. Как в бок толкнули недобрым кулаком.

Сердце колотилось у горла. Дыхание обрывалось. Жаром обдавало от ног к голове. Волосы ерошило от страха.

Пушка была теплой.

Пушка была подогретой‚ как после всякого выстрела‚ а это значило‚ что Ваничке уже отметил позабытое ныне событие.

Пинечке несмело выглянул наружу и увидел неопознанного деда‚ который сидел на лафете и внимательно глядел на него. Глаза у деда посверкивали во тьме и тоже подпугивали.

– Стреляло? – спросил Пинечке.

– Стреляло‚ – подтвердил тот.

– А где я был?

Дед подумал и сказал:

– Вроде‚ храпело внутри.