С того дня и после. Срубленные зимой. 2 повести

– У нас на сегодня три рейса‚ – громко сказал шофер‚ и родственники отступили перед запланированной неотвратимостью..."

Так уж оно случилось в прежней моей жизни‚ что мне много пришлось бывать на кладбищах. И не столько из интереса‚ – хотя интерес тоже присутствовал‚ – сколько по печальной необходимости. Были у меня когда-то родственники‚ старые и одинокие‚ двоюродные или троюродные‚ и когда они умирали‚ приходил наш отец‚ приходили мы с братом‚ и брали на себя заботы о погребении. Являлись на похороны и дряхлые‚ немощные люди‚ которые не могли‚ конечно‚ помочь‚ но только посуетиться‚ поплакать‚ повздыхать‚ припомнить подробности из жизни ушедшего. И за гробом они шли малой группой‚ всё убывавшей от года к году‚ и у могилы теснились один к другому‚ и медленно брели обратно‚ прощаясь у выхода‚ чтобы встретиться в очередной раз‚ на очередном погребении.

Так я узнал когда-то разные московские кладбища‚ но лучше всего‚ конечно‚ но чаще всего еврейское кладбище в Востряково: дальняя когда-то даль‚ а теперь всего ничего на автобусе‚ от ближайшей станции метро. Востряковское еврейское кладбище, где по правую сторону от входа тесно сгрудились могилы‚ и камень налезает на камень‚ ограда на ограду‚ где шестиконечные знаки на надгробиях и буквы ивритские‚ которые наловчились выбивать ушлые мужички‚ где рабочие‚ глиной заляпанные‚ с оттопыренным карманом спецовки‚ куда суют магарыч‚ и памятники побогаче‚ памятники победнее‚ плиты растрескавшиеся‚ в землю ушедшие‚ и старик в широченных штанах‚ читающий поминальную молитву: кто позабыт‚ кого помнят и оплакивают‚ а кого – чтобы навестить – тысячи километров перелететь по воздуху‚ из страны в страну. Сколько раз там бывал‚ сколько раз ездил: кажется‚ пройду и теперь с завязанными глазами‚ из конца в конец.

Мой отец хоронил родственников. Хоронил знакомых. Даже одиноких стариков‚ что заходили порой в синагогу и приживались там до последнего часа‚ – тоже он хоронил. Это было его дело: сначала хоронить‚ а затем следить за могилами. Не то затеряются‚ и не найдешь‚ а на их месте захоронят других‚ и чужие люди будут поминать чужих‚ если‚ конечно‚ будут.

Когда отца не стало‚ этим занялся мой брат: подошла его очередь. Кому-то и оставаться в живых‚ чтобы хоронить и приглядывать за могилами.

Брата моего нет на свете‚ я теперь далеко‚ и что будет с могилами – неизвестно.

– Мама‚ – говорю. – Здравствуй‚ мама. Через расстояния – здравствуй.

Лбом в камень. У Стены Плача. Стены мольбы‚ молитвы и отклика.

Голоса вокруг. Шарканье подошв. Лишние слова и ненужные мысли. Жизнь булькает во мне‚ булькает жизнь возле меня: что мы замечаем на свете? А ничего мы не замечаем. Внешнее за ближним: вот наш удел.

– Мама. Давно не говорил с тобой‚ мама. Никак не могу открыться‚ распахнуться‚ отдать себя и услышать тебя‚ а закрытому и начинать не стоит: одна шелуха-жвачка.

А она молчит. Молчит и молчит. Будто кольцо вертит на пальце и взглядывает на меня оттуда: так и мы будем посматривать на тех‚ кого оставляем после себя? Как живут‚ что делают‚ какой путь выбрали. И если у нас не сладилось‚ у них сладится? И если ты прожил несчастливо‚ они будут счастливее? И если мы испытали радость‚ испытают ли они втройне?

Благодарственное.

У Стены.

Лицом в камень.

Бомбы падали‚ да не на нас. Родителей уводили‚ да не моих. Жидом обзывали‚ да не меня.

С трамвая падал – не под колеса. Током било – не до смерти. Похоронку присылали – не по делу. Голодом изнуряло‚ дистрофией‚ нарывами на костях‚ – отъелся потом и оклемался.

В гетто загнали родственников моих‚ скинули‚ должно быть‚ в общую яму‚ поверху завалили липучей глиной: случаем обошло‚ удачей‚ местом рождения и проживания.

Не посадили – а что стоило? – век прогрохотал над головой. Не завербовали – в студентах‚ в стукачи‚ а приглядывались‚ ко всякому приглядывались: устоял бы? принял с готовностью? – Господи‚ пронесло мимо!

Грешил: с умыслом и по незнанию. Оступался торопливый ногами. Душевредством‚ похоже‚ не занимался: не мне судить. Пил мало. Гулял в меру. Легкомыслием не страдал‚ а мог бы. Заучивал – попкой на жердочке – в Московском ордена Ленина институте: как подъячий Иван Крекутной‚ наполнив вонючим дымом обширные свои одежды‚ летал по воздуху‚ с колокольни на погост. Раньше братьев Монгольфьер. Значительно раньше. А шёл попке двадцатый годок‚ учился попка на инженера: как только идиотом не заделялся?!

Что где еще?

Не залечили‚ а на подходе было: блатными врачами и недоступными лекарствами. Не задушили отказом‚ когда сил нет и вывозить некого. Череп не проломили свинчаткой в глухих подворотнях юности. Не ударили СКАДом по макушке в ту странную войну‚ в которую нас старательно втягивали.

Не был‚ не участвовал‚ не имею‚ не владею‚ за что благодарствую! Вам спасибо. Им спасибо. Месту и времени. Заступникам нашим‚ что высматривают сверху‚ беду перехватывают на подходе‚ да будет так!

– Мама‚ – как росой омытый. – Вот и поговорили‚ мама.

Пробьюсь ли в иной раз?..

Отошел от камней слез‚ камней мольбы и откликов‚ встал посреди площади: голубь сорвался со Стены‚ выбрал меня‚ одного меня из великого многолюдья‚ коснулся головы моей‚ волосы взъерошил крылом‚ как знак подал‚ и сердце подпрыгнуло к горлу.

Судьба заигрывала со мной без жалости в далях-туманах. Судьба раскидывала на меня игральные кости. Злодей задумывал недоброе дело‚ завязывая узелок на платке: на память‚ ко дню бедствия. Но Милосердный посылал ангела с поручением‚ и тот развязывал узелок.

Сегодня‚ оглядываясь назад‚ благодарю охранителей моих‚ что не дали продаться‚ а было это легко и выгодно.

Сегодня‚ заглядывая вперед‚ молю маму‚ заступницу мою‚ оградить до конца дней‚ чтобы не сойти с пути беспокойства‚ а это так просто и незаметно...