Юрий Вяземский - Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

Произнеся на быстром движении эти реплики, Гней Эдий остановился, встал почти в позу оратора, то есть, чуть выставил правую ногу, вынес вперед правую руку с раскрытой ладонью, а левой рукой как бы придерживая верхние складки тоги, — на самом деле он был в плаще децемвира. И заговорил, уже не страдая одышкой, с чувством, с различными выражениями на лице…

Боги благие! Я уже тебе и себе наскучил описанием Вардиевых манер. А посему к сути, к сути!

— Войдя в дом Феникса, — начал свой рассказ Вардий, — Юлия, не поздоровавшись с хозяином, но взяв его за руку, направилась в экседру. Там усадила Феникса в кресло, сама села напротив и заговорила, в такт словам хлопая себя ладонями по коленям, вернее, чуть выше колен:

«Сегодня день смерти моего мальчика, маленького Тиберия… Шесть лет уже миновало… Я его так ждала, так надеялась. Я думала, с его рождением в моей жизни всё переменится. Через этого младенца я полюблю мужа. Ливия перестанет меня ненавидеть — ведь я родила ей наследника, который затмит и Гая, и Луция. Август наконец успокоится, увидев, что дочь и жена теперь не соперничают, примиренные этим общим ребенком, сыном и внуком… Но рок и фортуна похитили у меня эту надежду, обрезали ниточку жизни моего маленького мальчика… На небесах — или где там боги живут? — наверно, решили, что от такой ехидны не должно быть державного потомства, что солнечный род Юлия и Августа кощунственно смешивать с темной кровью убогих Клавдиев и злосчастных Неронов… Убили и забрали у меня младенца…

И сразу же после его смерти, — продолжала Юлия, — мой муж, которого я с таким трудом заставила себя полюбить, Тиберий стал меня избегать. Сначала он перестал делить со мной ложе. Затем всё чаще и чаще стал ночевать не дома, а якобы у своих друзей и приятелей. Когда же погиб в Германии его младший брат Друз Клавдий, он вообще покинул меня среди моего материнского горя и уехал в Паннонию… Как будто там без него не могли обойтись?!.. А после бежал от меня в Германию и оттуда отправлял слезные письма Випсании Агриппине, своей бывшей жене, описывая свою тоску по ней, свои страдания со мной, Юлией, развратной и ненавистной… Одно из таких писем, вернее, снятую с него копию, мне показали преданные и оскорбленные за меня люди… Меня, дочь великого Августа, этот выкормыш Ливии, сын подлого бунтовщика и предводителя беглых рабов, пригретый моим великим отцом, этот безродный ублюдок, меня, Юлию, предпочел дочери ростовщика!.. Воистину, как говорится, свинья даже в царском дворце будет искать грязную лужу…

Ну, что ты на меня уставился?! — вдруг весело и, как показалось Фениксу, даже как будто радостно воскликнула Юлия, к нему обращаясь. — Я только что с кладбища. Вели подать вина. Помянем моего крошку!».

Феникс выглянул из экседры и кликнул раба. Тот не отозвался. Через атриум Феникс заглянул в прихожую. Но и там раба не было. Феникс вернулся в экседру и сказал Юлии:

«У меня в городском доме только один раб остался, старый Левон. Он, наверное, отлучился. На нем много обязанностей… Позволь мне, я сам схожу в погреб».

А Юлия вдруг вскочила из кресла да как закричит, с ненавистью глядя на Феникса:

«Или ты думаешь, что это я убила младенца?! И ты — с ними!.. Ему нельзя было дышать соснами среди летней жары, а я его якобы нарочно заставила ими дышать!.. Ты думаешь, из ненависти к Ливии и к ее выродку — лживому, как она, правильному до тошноты, чинному до отвращения?.. Он таким благородным и целомудренным и в постель ко мне направлялся: принимал ванну, долго душился и тщательно брил лицо, раздевавшему его рабу велел аккуратно складывать одежду и, перед тем как начать меня обнимать, нередко сам выходил и проверял, как и куда тот складывает… Вернувшись, сначала молился… А улегшись со мной — нет, не улегшись, а бережно и неторопливо разместив на ложе свое большое, натренированное долгими упражнениями тело, где каждая мышца, как у какого-нибудь циркового атлета, правильно горбилась и скульптурно выпячивалась… Когда долго и унизительно заставляешь себя любить, то, задушив истинные чувства и всю себя изнасиловав, ты, сама о том не догадываясь, накапливаешь в себе ненависть!.. И на кого она выплеснется, разве ты знаешь?.. Что ты на меня смотришь, как на преступницу? Ты тоже так думаешь?!»

«Я… я не думаю…», — тихо отвечал Феникс.

А Юлия закричала:

«Я попросила вина! Где оно?!»

Феникс вышел из экседры и сам пошел к погреб.

Гней Эдий тоже пошел по тропинке в сторону города. И опять шел весьма быстро. И уже не через десять, а через тридцать шагов произносил короткие одышливые фразы. Фразы были такими:

— Повторяю, Феникс очень спокойно рассказывал… Я следил — ни малейших признаков волнения… Он себя не сдерживал… Ему был совершенно безразлично то, о чем он рассказывал… Он ни разу не назвал ее «Госпожой». Юлией. И только Юлией…

Тут Вардий остановился, развернулся ко мне и снова принял позу оратора.

— Когда с кувшином вина Феникс вернулся из погреба, Юлия из экседры исчезла. Феникс обнаружил ее у себя в спальне, на другой стороне атрия. Она сидела на ложе, откинувшись назад и опершись на обе руки.

«Я ведь, как и твоя Медея, лишь внучка Солнца, — тихо заговорила Юлия. — Мой отец полубог. А я лишь на четверть богиня и на три четверти земная женщина… Мне стало невыносимо. Я понеслась, полетела к тебе. Ведь ты обещал мне когда-то, что в трудную минуту всегда придешь мне на помощь. Ты клялся — вот на этом перстне, который до сих пор носишь на своей руке, — ты клялся, что стоит мне лишь позвать тебя… Я не просто позвала тебя. Я пришла в твой дом, разделась и легла на твою постель. Я ждала если не огненной страсти, то хотя бы нежности и сострадания… Ведь ты мне когда-то сказал: из жалости тоже можно любить… Так что же не пожалел?»

Феникс молчал, застыв с кувшином и с одним кубком в руках.

Юлия взяла у него кубок и спросила:

«Ты испугался?»

«Нет, не испугался», — ответил Феникс и хотел налить вина в кубок. Но Юлия отдернула руку, и вино пролилось на постель.

«Так почему не обнял, не стал целовать, не овладел той, которая пришла к тебе как к врачу, как к спасителю? Ты, всегда такой чуткий, неужели тогда не почувствовал?!»

Юлия выхватила у Феникса кувшин и сама налила себе в кубок.

«Ты смотрел на меня, как на холодную богиню. А к тебе пришла горячая и голодная женщина. И женщину это надо было…» — Юлия произнесла несколько грубых солдатских слов и вернула кувшин Фениксу.

Феникс молчал. Юлия же, прильнув к кубку, жадно осушила его до дна. А после поставила кубок на пятно на постели и объявила:

«Ты предал меня в отчаянную минуту».

«Предал?» — переспросил Феникс.

«Да, смотрел на меня таким же двуличным взглядом, каким сейчас на меня смотришь, и рассчитывал, вычислял…»