Юрий Вяземский - Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

«Рассчитывал?» — снова переспросил Феникс.

«А то нет, — усмехнулась Юлия. Она встала с постели и, шагнув к Фениксу, стала заглядывать ему в глаза, сначала — в один глаз, потом в другой, своей щекой почти касаясь его щеки, а своими губами — его губ. И губы ее шептали: — Ты думаешь, ей понравились стихи, которые ты посвятил погибшему Друзу? Ты думаешь, она хоть что-то понимает в поэзии, а тем более в такой, как твоя?.. Нет, она сразу сообразила, что нельзя упускать случая, что, подарив тебе виллу, можно привлечь тебя на свою сторону. Ей уже давно донесли, что мы с тобой дружим, что ты называешь меня Госпожой… Она, эта гадина, уже тогда поняла, что ты для меня значишь… Так почему не отнять, не украсть, не купить?.. Купили тебя, бедный поэт. Купили и отняли у меня, твоей Юлии, твоей Госпожи!.. Разве не так?»

«Не так», — ответил Феникс и сделал шаг назад — как он мне сказал: для того, чтобы получше разглядеть Юлию.

Вардий снова пошел по тропинке, но уже не так быстро, как раньше, и говорил мне, идущему рядом:

— «Ну и как, как она выглядела?» — спросил я у Феникса. А друг мне в ответ: «Лицо у нее было каким-то болезненно бледным. Глаза сверкали ярким, сухим блеском. Волосы стали будто ржавыми… У нее теперь было совсем не такое лицо, какое я знал до этого, и мне очень не хотелось признавать в этой женщине ту Юлию, которую я когда-то любил… И голос. Она говорила теперь простуженным хриплым голосом, мало похожим на женский, а скорее на пьяный мужской. И когда она тихо говорила, в этом голосе слышалась затаенная злоба, а когда принималась кричать, казалось, она кричит от обиды, от боли. Кричит, как женщина. Но старая и больная…» — Всё это Феникс говорил совершенно бесстрастным тоном, как иногда говорит врач, описывая симптомы болезни, но не самому больному, а его знакомым или дальним родственникам, к заболевшему весьма безразличным.

Вардий снова остановился, на этот раз не приняв позы оратора. И продолжал:

— Когда Феникс отступил от Юлии, та перестала хрипло шептать и опять закричала: «Не смотри на меня так! Ты — вернее, вы с Ливией — не оставили мне выбора!.. Мне несколько раз по ночам снился один и тот же сон. Я стою посреди храма и срываю с себя одежды. Люди на меня смотрят с ужасом, а боги под потолком мной любуются. Меркурий о чем-то шепчется с Аполлоном. А Марс или Геркулес — я не разобрала — могучий бог в кровавых доспехах смотрит на меня с вожделенным призывом!.. Я просыпалась и корчилась от страха и желания… А когда снова ложилась спать, просила Геркулеса, чтобы сон повторился… Я Юлу не отдавалась — он сам меня взял, внезапно и грубо: ворвавшись ко мне в спальню, когда Феба помогала мне совершать утренний туалет, он, ударив ее по лицу, выгнал за дверь, запер дверь на засов, одежды на мне разодрал, швырнул на постель и стал терзать, как лев терзает добычу!.. Казалось, он меня ненавидит. И я этой ненависти, представь себе, радостно подчинилась, потому что уже давно сама себя ненавидела…Я ответила своей ненавистью и своей злостью… Если бы он вовремя не отклонялся, я бы, наверное, перегрызла ему горло. Если бы он вдруг иссяк и остановился, я бы сама принялась терзать его и насиловать. Но мы слились в нашей ярости, и она была так велика, что мы не могли насытиться!..»

Тут Юлия снова перешла на шепот:

«Помнишь, когда однажды ты пришел к Юлу в тот самый момент, когда он у себя дома, на кухне… (см. 18, IX). Ты, наверно, решил, что это Юл подстроил?.. Нет, мой дорогой. Это я тебя вызвала. Мой человек к тебе приходил. Юл об этом не знал. И когда потом я ему сообщила, что, кажется, видела тебя в атрии в самый разгар наших событий, он сразу обо всем догадался и сказал: “Какая же ты стерва! Разве так можно с влюбленным поэтом?!”… Теперь ты понял или не понял?»

«Что я должен теперь понять?» — спросил Феникс.

«Неужели тогда ты не понял, что я тебе мщу , нарочно сойдясь с твоим другом, с этим всех и вся ненавидящим человеком, презирающим и меня, и тебя, и всё, что нас окружает, потому что мы с тобой — римляне, а он — сын Марка Антония! Я думала, хотя бы это тебя устыдит. И ты, наконец, опомнишься и придешь на помощь своей Госпоже!.. Почему ты тогда не пришел и не спас меня от Юла Антония?»

Феникс некоторое время молчал. А потом спросил:

«А с Гракхом ты тоже… ты тоже спала с ним, чтобы мне отомстить?»

«Я никогда не спала с Гракхом! После того как он вернулся — ни разу! Всё это клевета и гнусные выдумки Ливии!» — закричала Юлия и выбежала из спальни.

Феникс за ней не сразу последовал. Сначала он убрал кубок с постели. Затем выпил немного вина, приложившись к кувшину. И лишь потом, поставив кувшин на пол рядом с кубком, вышел в атриум. Юлии там не было. Не было ее также в экседре.

Юлию Феникс обнаружил в своем кабинете. Она сидела у него за столом, перебирая в руках дощечки с черновиками стихов. Не оборачиваясь, Юлия заговорила, тихо, хрипло, с каждой новой фразой всё более страстно и зло:

«Я вдруг подумала: мужчины поздно стареют, а я женщина, мне уже тридцать четыре года, муж от меня сбежал, с Юлом у нас лишь зверства и извращения… А тут Гракх вернулся. И мне, стареющей женщине, представь себе, захотелось… нет, не любви — я его никогда не любила, как, впрочем, и он меня… Мне ласки захотелось, как в прежние годы, когда я с Гракхом спасалась от свинства Агриппы… Я снова позвала его. Но теперь стала сочетать его с Юлом. Как в бане: сначала потеешь в калдарии, а затем во фригидарии остужаешь свое тело… Послушай, если Венере, от которой мы ведем свой солнечный род, — если ей, Афродите-Венере, Юпитер не запрещал, будучи женой Вулкана, иметь главным любовником Марса, делить ложе с Нептуном, с Меркурием, с Аполлоном и, как некоторые рассказывают, даже с ним самим, с Императором Неба, с Трибуном Вселенной!.. Кому она вообще нужна, эта добродетель, если боги над ней смеются?!.. По какому праву они ее от меня требуют? Когда Ливия, на всех углах провозглашенная самой добродетельной из добродетельных, Ливия эта, едва ее поманил мой отец, бросила своего несчастного мужа Клавдия Нерона, кинула на него своего малолетнего сыночка Тиберия, теперь так нежно любимого… А сейчас водит к отцу молоденьких девочек, покорных овечек, чтоб он, утолив свою старческую похоть, ее, лживую рогатую развратницу, не выгнал на съедение волкам — ненавидящим ее всадникам и сенаторам! И он, наигравшись с этими куколками, торжественный и великий, направляется потом в сенат, чтобы там рассуждать о добродетели и принимать законы против разврата… Зачем мне, скажи на милость, хранить мою добродетель, когда любимый мой человек у себя на вилле, как мне донесли, развлекается с певичками и актрисками и с ними якобы лечится от своей несчастной, безответной любви?»