Юсуф Зейдан - Азазель

По краям террас мы высадили саженцы кустарника, имевшего густые корни, которые должны были защитить границы участков от разрушения в период зимних дождей. Работы были закончены перед самым закатом, и перед нами открылся великолепный вид. Марта выглядела очень довольной. Когда рабочие ушли, она подошла ко мне и, почти касаясь меня плечом, сказала:

— Наша хижина посреди этих террас кажется каким-то райским дворцом.

Я молчал, не зная, что ответить ей на это, а она, глядя мне прямо в глаза, произнесла слова, от которых я потерял рассудок:

— Я очень люблю тебя, Гипа! — прошептала Марта и помчалась к своей тете.

Переполненный любовью, я словно парил на крыльях ангелов, когда поднялся к монастырским воротам, быстро пересек двор, опасаясь встречи с кем бы то ни было, и закрылся в келье. В голове, не переставая, звучали слова Марты: «Я очень люблю тебя…»

В ту ночь я заснул глубоким сном, одно радостное видение сменялось другим, и в каждом из них присутствовала Марта. На утро я проснулся другим человеком, совсем не тем, кого знал раньше.

Два дня я не проводил музыкальных занятий, а в четверг утром настоятель поинтересовался, на какой день намечено исполнение псалмов в церкви.

— Мы будем готовы, отец мой, в будущее воскресенье, — ни минуты не поколебавшись, ответил я, и лицо настоятеля просветлело от удовольствия.

В тот день Марта по обыкновению пришла раньше всех. Я не видел ничего дурного в том, чтобы мы, дожидаясь остальных, расположились в дальнем углу библиотеки. Марта была одета в черное бархатном платье, украшенное на рукавах блестящей красной лентой из шелка, шедшей от воротничка до манжет. Такая же лента окаймляла подол платья и лиф. В этом наряде Марта была похожа на одну из принцесс, которых я в детстве видел во сне, или на ангела, являвшегося мне в видениях в минуты просветления.

Прежде чем сесть возле меня, она сообщила, что по пути сюда встретила настоятеля и спросила его, годится ли ее наряд для исполнения псалмов, и он благословил ее… А потом добавила:

— И теперь у тебя уже не будет повода возражать против моего платья, хоть оно и облегает в груди, делая из меня красивую женщину.

— В этом платье или без него ты самая прекрасная женщина, из всех когда-либо живших на земле.

— Какие приятные слова! От них легко потерять голову… Но постой, почему ты не сказал, что велел караванщику подарить мне эти наряды? Я узнала об этом вчера от настоятеля.

— Я ничего ему не велел. Сказал только, чтобы он подарил тебе платье, а он подарил целых три!

— Он сделал это потому, что хотел сполна отблагодарить тебя, мой любимый!

— Что ты сказала, Марта?!

— Сполна отблагодарить.

— Нет, не это.

— А-а, ты имеешь в виду «мой любимый»… мой любимый, мой любимый.

Мы впились друг в друга глазами, и я совершенно позабыл обо всем, что творилось вокруг, и, думаю, она тоже. Мы не ощущали, как бежит время, обжигая друг друга страстными взглядами и не произнося при этом ни слова. Поглощенные собой, мы опомнились, только когда услышали шаги приближавшихся мальчиков и дьякона… И быстро сделали вид, что репетируем прямо здесь, в библиотеке.

Эта репетиция была самой лучшей: мы обменивались взглядами всякий раз, пока мальчики не могли нас видеть, а сидящий за столом дьякон кивал в такт мелодии. Но я обратил внимание, что Марта с большим усилием берет длинные ноты, и, когда все ушли, шутливо поинтересовался, почему так дрожал ее голос. Марта серьезно ответила, что у нее что-то не так в груди и что прошлой ночью она сильно кашляла. Ее слова обеспокоили меня. Но когда я догадался, что причиной стеснения в груди стал печной дым, тут же поднялся и пошел готовить отвар из семян, который смягчает кашель и действует как успокоительное. Принимая у меня отвар, Марта дотронулась до моей руки. Так мы в первый раз коснулись друг друга, и от этого прикосновения душа едва не покинула меня.

— Ты не послушаешь мою грудь, Гипа? — спросила Марта, сидящая на том самом месте, где несколько дней назад сидела ее тетушка.

Я понял, на что она намекала… Она хотела, чтобы я приложился ухом к ее спине! Немного поколебавшись, я присел, а она встала передо мной, повернулась и отступила на два шага назад, так что мои колени почти уперлись в нее сзади. В ту минуту я совершенно не думал о том, что дверь не заперта и к нам может войти кто-либо из монахов или больных или, как это часто случалось, меня зайдет проведать настоятель. Я не думал ни о чем, кроме своей всепоглощающей страсти к Марте…

Я прижался ухом к ее спине, чтобы выяснить причину хрипов, но не услышал никаких посторонних шумов — лишь громкие удары равномерно бьющегося сердца. Но я продолжал слушать, наслаждаясь прикосновением к бархату облегавшего ее тело платья. Не владея собой, я взял Марту за талию и нежно притянул ее к себе, а она подалась назад, прижавшись ягодицами к моей груди. Обхватив мои руки, она положила их себе на живот и медленными движениями повела вверх. Когда я коснулся ее груди, Марта стиснула мои ладони и… в этот миг дремлющие во мне реки страсти исторглись наружу, подобно мощному потоку, низвергнувшемуся на землю, чтобы оросить ее от двадцатилетней засухи. Марту в это время била дрожь. Нечто похожее я впервые наблюдал двадцать лет назад в винном погребе, но трепет Марты был слаще и явственнее говорил об удовлетворении. По-прежнему оставаясь в кольце моих рук, она повернулась ко мне лицом, и запечатлела нежный поцелуй на моей щеке, а затем выскользнула и побежала к двери. А я… я остался сидеть в полной растерянности. И прошло еще немало времени, прежде чем я улегся на широкую скамью и забылся глубоким сном, самым прекрасным из всех, что видел раньше.

Проснувшись утром, я обнаружил, что обнимаю одну из грубых подушек, лежащих на скамье. Я встал со своего ложа, как человек, вернувшийся к жизни из небытия… Закрыв глаза, я представил, что обнимаю Марту, и ко мне вернулось ощущение вчерашнего восторга.

Когда взошло солнце, лениво разбрызгивая свет над землей, пришел садовник и трое знавших толк в земледелии подсобных работников. Я проводил их к висячим садам возле хижины Марты, и, пока занимался посевом и прополкой, дважды видел ее. Ближе к вечеру, когда мы закончили, я послал дьякона за детьми, а сам пошел позвать Марту на последнюю репетицию. У нас оставалось всего два дня до выступления в церкви, всего два дня…

Марта последовала за мной, без промедления заняла свое обычное место в библиотеке, а я присел напротив, неотрывно глядя на нее. Марта была так близко от меня, что, протяни мы друг к другу руки, наши пальцы соприкоснулись бы и волна нежности накрыла нас и унесла прочь из этого мира… В эту минуту мое сердце неистово колотилось, а разум отказывал. Если бы не страх, я непременно приблизил бы развязку, высвободив свой дух из тюрьмы плоти, чтобы он мог воспарить к вечным мирам и больше никогда не возвращаться назад.