Владислав Бахревский - Ярополк

– Плетку на стене возьми. Семижильная. Твой дедушка еще сплел. На службу, говоришь, едешь богатырскую, а ни доспехов у тебя нет, ни оружия.

– Бог ноги-руки дал, а уж такую малость сам добуду. Мой доспех, мое оружие – резвый конь, каликами перехожими загаданный, Купавою-соседушкой вскормленный, вспоенный. Такому коню плетка не надобна.

– А ты возьми все-таки, – говорит отец. – Мало ли?

Взял Илья плетку семижильную, шагнул за порог, притворил дверь, дунуло на родителей – пустотой, да тотчас от печи младенцем запахло.

– Мать! – спрашивает старик. – Что это пахнет-то?

– Да пеленочка, – говорит старуха. – Я вчера пеленку Илюшину нашла, показать ему хотела. Да в суете позабыла. Хорошо сыночком-то пахнет.

Тут старик и сказал, принахмурясь:

– Как его было не пустить? Сколько людей ждут да надеются на спасителя. А он-то, глядишь, и пожалует, Илюша-то наш.

А поехал из того-то села Карачарова богатырь богоданный Илья Муромец на коне своем сиво-буром не скоком, не махом – потихонечку. Не дорогою человеческой, не тропою звериной, поехал прямехонько поглядеть, каковы вблизи дали синие, зубчатые. Рукой хотел дотронуться до края небес, до края земли.

Вот уж и зорька отыграла, и солнышко поднялось высоко, пустил Илья Сивку рысью, чтоб хоть к полудню на край света поспеть. А край-то ни на пядь не приблизился.

Наехал Илья на ракитов куст, на Двенадцать Живых Ключей. Пустил Сивку на травку, сам водицы испил, пирога поел матушкиного.

Слышит, птаха в кусту кричит, надрывается. Поглядел – желторотый птенец из гнезда вывалился, ворохтается на травинках, крылышки растопырились. Взял Илья птенца на ладонь, подышал на беднягу, к братцам, к сестрам в гнездо положил, в серединочку.

Подумалось Илье: Купавушка за птенца бы порадовалась.

Отдохнул Илья и опять пустился в путь, на край неба поглядывая да прикидывая: ну пусть не на пядь, а на вершок-то хоть приблизился ли?

Ближе к вечеру повстречалась Илье деревенька. Сирота сиротой. Поля кругом широкие, а колос от колоса через ступню. Не то что избы, куры обветшали, крылья висят, головы на бочок. Собаки не брешут, зато слышно, как цыплята пищат.

Илья щец хотел похлебать али уж тюрьки, а ему и водицы-то подали с пол ковшика.

– Ты прости нас, Богом забытых, – говорят проезжему. – Жили мы не тужили, но из речки нашей из певуньки вода ушла-утекла. На лодках на другой берег ездили, а погляди-ка, что сделалось? Воробью не выкупаться, и в колодцах сухо.

– Запрудили бы речку-то, – говорит Илья.

– Прудили, да вода уж так медленно прибывает, наберется с лужу, а лужа-то уж и вонючая, не питье – хвороба.

– Куда ж вода подевалась? – спрашивает Илья.

Повинились крестьяне:

– Воду отвел голь перекатная, проклятый побирушка. Повадился каждый день ходить, хлеб даровой есть. Мы его и отвадили… А побирушка-то был не прост. Уронил в руслице белый камушек, а повыше тот камушек леса высокого. Течет теперь наша реченька ни вправо, ни влево – вспять.

– Проведите меня к белому камушку, погляжу каков, – попросил Илья.

Проводили. Поглядел богатырь на камушек. Гора. Откуда только взялся на ровном месте?

Сошел Илья с Сивки, поплевал на ладони, уперся в камушек плечом. Приналег. Подался, стоймя стал. Тут вода в старое руслице, в заветное – валом пошла.

Мужики за водой бегут, как малые дети. Кричат, смеются.

Сел Илья на Сивку, поглядел вослед счастливым, Господом Богом помилованным. Тут и мужики спохватились, о спасителе своем вспомнили. Да Илья плеточкой дедовской маленько стегнул Сивку, Сивка и взвился под облако. Был богатырь – и нет его, как померещился. Но речка-то вот она! Вот он, белый утес лобастый!

Сивка от плетки семижильной уж так скакнул, Илья думал, на само солнце грохнется.

Ан нет! Хоть бы на шаг муравьиный край небес ближе стал.

Опустился Сивка в лесную дебрь, как в погреб. Пришлось Илье деревья рвать-пригибать, дорогу коню проламывать.

При звездах из тесноты дремучей выбрались. Пустил Илья Сивку в луга пастись, сам на стог сена забрался.

Поглядел на Большой Звездный Ковш, на Малый. Позевал, повздыхал и заснул, забыв Господу Богу помолиться.

Черная ночь для черных дел.

Надвинулась на спящего Илью тьмущая тьма. Запрядали летучие мыши, засвистели гадючьим посвистом змеи, повисла над богатырем пустоглазая нежить. Будто пологом закрыло небо, вместо звезд, белых ярочек, девятью кругами загорелись немигучие зеленые кошачьи глаза.

Погребом дохнула нежить на Илью.

– Да будет наш!

Может, свершилось бы худое, но явились на выручку светлые пращуры, разодрали черный полог в клочья, развеяли смертный дых нежити.

А Илья спит, не ведает, какая над ним круговерть.

Одна беда миновала, другая вот она.

Поднялись из преисподни вихри непроглядные. Обступили стожок, склонили гадючьи головы, и воссела на тех гадючьих головах сама тьма. Сказала тьма:

– Да поклонится мне глупая мурома! Да послужит князю мира сего.

Черные когти из черной руки потянулись к богатырю, разодрали грудь, достали сердце, а оно весь луг осветило, будто капелька солнышка.

Застонал князь тьмы, хотел другой рукой сердце накрыть.

Но блеснула молния, пронзила, ослепила черную ночь. То был меч явившегося с небес Михаила Архангела. По когтям рубанул Архангел князя тьмы. Отпали когти от черной руки, погрузилось сердце богатырское в богатырскую грудь. Встал над Ильей Михаил Архангел и сказал князю тьмы:

– Уходи! Се – богатырь святорусский.

Отпрянула черная сила от спящего. Пошли по небу сполохи, письмена, игры зловещие, и опять придвинулась к Илье рогатая голова. Переупрямить хотела преисподня небо, но выпорхнул из ракитова куста птенец желторотый. Взмыл в веси звездные, куда и матушка-то его не залетывала, сел князю тьмы на темечко да и клюнул.

Темечко у князя тьмы хуже чирья. Вскрутилась тьма столбом, грянула наземь, в прах рассыпалась.

Тут выпряла наконец зорька ниточку алую на радость белому свету.

Проснулся Илья, смотрит, совсем рядом большое селение. Умылся росою, взял Сивку под уздцы, пошел к людям расспросить, куда принес его ретивый конь.

В селении жили вятичи. Жили не тужили, пока не явилась хазарская напасть. Избы хазары не тронули, разорили семьи. Где кормильца увели, где жену с детьми, в иных избах одни старики остались. Повздыхал Илья и так сказал:

– Сделаю я засеку, чтоб не было хода к вам со стороны степи. А вам наказ: посадите боры сосновые да еловые, чтоб забыли сакмы [54]в ваши края двуногие волки. Даст Бог, детишек народите, расплодятся храбрые мужи. Будут вам и работниками, и защитниками.

Выволок Илья из лесу сломанные деревья, чего с Сивкой-то наворочали. Засеку навалил на все сорок верст. Ни проехать ни пройти.