Сергей Юрченко - Скопец, сын Неба

-Объясни мне, как можно стоять перед судом, не имея врагов?

-Каждый сам себе выбирает врагов.

-Это верно. И ты никого себе не выбрал?

-У меня нет врагов.

-Значит, ты не враг Риму?

Но Иисус не хочет выражать верноподданность, к которой его подводит Пилат.

-Мой враг больше.

Эта смена показаний удивляет Пилата.

-Кто же это?

-Человек.

-Ах, да, я и забыл, что ты - софист. Твой враг - человек вообще, но никто в отдельности. Я слышал про таких мизантропов. Но ведь не за это жрецы привели тебя сюда?

-Об этом лучше спросить их.

-Я уже спросил! - начинает раздражаться Пилат. - Они сказали, что ты призывал народ к восстанию. Против кого?

-Против человеческого.

-Этим ты разозлил Синедрион?

-Я оскорбил их Бога.

Прокуратор усмехается. Он начинает что-то понимать. Он не намерен вникать в их иудейские разногласия, но ему ясно одно: Синедрион хочет убить этого человека не своими, а его руками, грязными римскими руками. Он еще раз внимательно всматривается в лицо Иисуса. Узник не прячет взгляд. Его лицо остается гордым и печальным. Ему начинает нравиться этот отступник, который сумел смертельно оскорбить Синедрион.

-Если ты являешься гражданином Рима, то можешь требовать суда Цезаря для себя.

-Я не гражданин Рима.

-Быть может, ты не из этого народа?

-Это мой народ.

-Твой народ требует твоей смерти. Назови мне хоть одну причину не убивать тебя.

-У меня ее нет.

-Кажется, ты ищешь смерти. Это так? Отвечай.

-Я хочу свободу.

-И смерть тебя освободит?

-Да.

Нет, этот человек - не маг. Но он - автор всей этой пьесы. Ведь для того, чтобы убить себя, совсем не обязательно делать это собственными руками. Достаточно разозлить окружающих так, чтобы они сделали это за тебя. И он их разозлил. Но почему они не убили его, а привели сюда? Они решили сделать римского прокуратора тупым орудием своей мести. Несносные, отвратительные иудеи! Добрый римлянин, если он устал от жизни, идет в свой дом, ложится в ванну и перерезает себе вены, никого не беспокоя. Остается только убрать за ним труп. Эти же иудеи разыграли целую греческую трагедию, в которой он, Понтий Пилат, должен исполнить роль театральной машины, а Синедрион будет наслаждаться зрелищем в орхестре. Пилат решительно встает с кресла.

-Ведите его! - приказывает он караулу.

Солдаты едва поспевают вести за ним узника. Они выходят на площадку. Толпа внизу затихает.

-Я допросил этого человека и не нашел его вины перед римским законом. Но я узнал, что он из Галилеи. Пусть его судит тетрарх Ирод Антипа.

Не обращая внимания на ропот жрецов и народа, он уходит в преторию. Легионеры возвращают Иисуса храмовым стражам, как ненужную вещь.

Каифа в ярости смотрит на узника. Что же он наговорил такого Пилату, отчего тот в бешенстве его вернул? Этого никто не узнает. Каифа поворачивает на запад и идет вдоль древней городской стены по новым городским застройкам. От крепости Антония именно по этому ремесленному кварталу пролегает путь на Голгофу. Верховный жрец даже не оглядывается на свою свиту, стуча посохом по камням. Они проходят в сотне метров от места показательных казней. Белый известняковый бугор, на котором сейчас нет ничего, напоминает своей округлой формой купол человеческого черепа, зарытый по самые надбровные дуги в землю. Словно это останки какого-то титана, державшего на себе небо, пока люди ставили алтари на горах и поднимали свои храмы - опоры для этого гравитирующего небосвода. А потом этот герой пал от изнеможения, в его черепе выдолбили несколько дыр и стали втыкать в них деревянные кресты с распятыми на них человечками.

Не таким Каифа представлял себе предпасхальный день. Он должен сейчас находиться в Храме, принимать почетные делегации от городов, доставляющих в храмовую сокровищницу свои дары, благословлять жертвенных ягнят и заседать в Синедрионе. Вместо этого он ходит от одного ненавистного порога к другому. О чем беседовали эти двое: безбожник с богохульником? Наверное, им не трудно было сговориться. Он сам свел их. А теперь нужно идти к идумейскому порочному царьку и просить его суда. Каифа уже сожалеет о своем решении передать Иисуса римскому суду. Сейчас он убил бы его собственными руками. А солнце, уже высоко поднявшееся над Святилищем, печет ему в спину, словно подгоняя его. Вся эта история должна закончиться до заката. К вечернему жертвоприношению Верховный жрец должен стоять у алтаря в священном облачении и знать, что Израиль чист для Пасхи.

Толпы паломников с удивлением взирают на странную процессию, состоящую из Верховного Жреца, коллегии священников и узника в цепях. Они поднимаются на Сион, минуют Геннатские ворота и оказываются в древней части города. Слева от них по пологому склону лежит Нижний город до узкой полоски моста через Тиропеон к горе Мориа, на которой сверкает золотом Храм. Справа - дворец Ирода с тремя огромными башнями Гипик, Фазаил и Мариамна. Гвардейцы Антипы у массивных ворот дворца смотрят на процессию с недоумением. Каифа велит им доложить о своем желании говорить с тетрархом Галилеи.

Человеческое самолюбие обладает замечательным свойством быстро разрастаться и заполнять собою все пространство, когда его пересаживают в новую, более просторную посуду. Каифа не был законоучителем, как Гиллель, не был теологом, как Филон, не был нашритом, как Иохонан. Он был ничтожеством, которому случай и хватка помогли взобраться на вершину власти. И только должность возвышала его над остальными. Лишенный должности, он мгновенно стал бы никем. И тем больше он дорожил своим единственным знаком отличия. Его чудовищно разросшееся самолюбие, это корневая система души, питающаяся экскрементами власти, не желала расставаться со своим горшком. Он лишится должности через десять лет. Племенник Антипы Агриппа, ставший царем Иудеи при Калигуле, сместит его с этого места, которое он занимал почти тридцать лет, и Каифе будет казаться это ужасной несправедливостью, оскорблением самого Господа, которому он так усердно служил.

А пока он стоит у ворот дворца Ирода в роли жалкого просителя, - и ему это как кость в горле. Он, Верховный Жрец Яхве, терпит невыносимое унижение, дожидаясь, пока будут уведомлены царские уши о его прибытии. Наконец, им открывают ворота, и гвардейский сотник ведет их к дворцу. Они проходят через роскошный парк с фонтанами, цветниками и голубятнями, затем по мраморной лестнице через холлы попадают в тронный зал, где Антипа изображает из себя царя Израиля, которым не является. Придворные, музыканты, танцовщицы, карлики и дикие звери окружают его. Самолюбие Каифы наталкивается на тщеславие Антипы, как коса на камень.

-Что привело тебя ко мне, Верховный Жрец Иосиф Каифа? - самодовольно вопрошает он, поглаживая свою крашеную хной бороду, завитую в мелкие кольца, как у царей на ассирийских барельефах.