Джейсон Гудвин - Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Организация западной религии была громоздка и иерархична: христианские теологи сидели в кельях, монахи строили огромные монастыри; купола православных храмов могут показаться тяжеловесными и приземленными рядом с устремленными ввысь минаретами. На Востоке святые люди настолько отрешались от бренного мира, что могли годами сидеть на столпах или ходить по раскаленным углям. Эвлия Челеби пишет о суфии, который посетил великого визиря в его присутствии, причем попасть в эти покои он мог, лишь если бы прошел сквозь стену; леди Мэри Уортли Монтегю слышала об учителе, который вместе со всей своей семьей переселился на ветви дерева; а любимыми святыми людьми высших сановников империи всегда были вращающиеся дервиши ордена мевлеви, чьи представления лишали зрителей дара речи. «Скорость, с которой они кружатся, просто поразительна, — писал Чандлер, который наблюдал исполнение этого ритуала в афинской Башне ветров, — их длинные волосы не касаются плеч, но парят в воздухе, разлетаясь в стороны». После представления гостей угощали кофе и кальяном, а главный дервиш выглядел «так спокойно и безмятежно, словно он сам был всего лишь зрителем».

Огромный объем богатств империи и почти третья часть ее земель не подлежали налогообложению, будучи собственностью благотворительных фондов — вакфов. «Благотворительность, — сказал поэт Джами, — подобна мускусу, который можно найти, даже если он спрятан, ибо его выдает аромат благодарности».

Строительство мостов часто производилось в качестве богоугодного дела, а их ремонт оплачивался за счет пожертвований. На средства благотворительности, освященной одобрением религии, существовало множество общественных учреждений. Больной мог бесплатно лечиться в больнице при мечети, путешественник имел право бесплатно провести три ночи на постоялом дворе, получая пропитание. Сумасшедший, если только за ним не была закреплена роль деревенского дурачка, получал уход в приюте для душевнобольных. Когда антиквар Постэль, посланный Людовиком XIV искать на восточных базарах старинные манускрипты, попал в тяжелое положение, добросердечные янычары пригласили его питаться за их общим столом. Вплоть до XVII века западные путешественники часто отмечали полное отсутствие нищих; позже, когда они появились, они образовали собственный цех, дабы, подобно всем остальным, занять свое место в обществе. В XIX веке Элиот вспоминал безногого нищего, обитавшего в Тарабье на берегу Босфора: он приветствовал проходящих элегантным поклоном и «принимал подаяние, которое ему, благодаря его убедительным речам, всегда подавали в избытке, с достоинством вежливого сборщика налогов». Говорили, что он скопил немалое богатство. Осенью, когда дипломаты покинули Тарабью, он тоже уехал, взяв билет первого класса до Митилены, чтобы провести там зиму с одиннадцатью своими слепыми сестрами. Помимо всего прочего, для богатых людей пожертвования были хорошим способом оставить кое-какое наследство своим детям: каждый вельможа мог учредить какой-нибудь благотворительный фонд и назначить своих наследников его пожизненными распорядителями, получающими содержание из его прибылей.

В Болгарии были лавки, на доход с которых кормили бедняков в Медине. Доход с других лавок мог идти на ремонт окрестных мостов или уход за источниками с питьевой водой. Вдоль дороги в Эдирне было построено такое великое количество постоялых дворов, предлагающих путникам кров и стол, что султану пришлось запретить строить новые. Когда Мехмед II издал закон, уничтожающий большое количество вакфов, и одним махом конфисковал в казну двадцать тысяч деревень, это было воспринято так, как если бы сегодня какой-нибудь политик позволил себе запустить руку в пенсионный фонд. Меньше чем через год султан умер, и ходили слухи, что его отравили. После этого исламское гражданское общество пользовалось полной независимостью от превратностей политической жизни, и составляющие его братства, цеха, тайные общества, религиозные культы и торговые партнерства оплетали империю сетью взаимной помощи и поддержки. Очень многое было посвящено Всевышнему и приближению рая на Земле, ибо османы, как они полагали, жили накануне наступления золотого века.

Старинная восточная мудрость гласит: «Собака лает, а караван идет»; читая анналы империи, время от времени ощущаешь эту атмосферу ожидания. По Анатолии то и дело распространялось известие о приходе Махди, предвестника конца света, и толпы опьяненных восторгом крестьян устремлялись к столице, снося все на своем пути. [46] В 1785 г. территорию от Сиваса до Смирны захватили последователи одного из самых необычных махди в истории империи. Это был итальянец, уроженец Монферрата, прославившийся сначала как соблазнитель, а потом как доминиканский монах, неутомимо обращающий иноверцев в католицизм. Когда орден поручил ему деликатную миссию в Мосуле, он так увлекся прозелитизмом, что его пришлось отлучить от церкви. После этого он обратился в ислам, провозгласил себя Махди и при поддержке Персии начал действовать в Анатолии. На пике своего успеха он невесть зачем согласился сражаться за Екатерину Великую. Через четыре года турки поймали его и любезно выделили ему пенсию, а в 1798 г. он удалился в армянский монастырь. Тюремщик барона Братислава в Семибашенном замке однажды сообщил ему новость о взятии турками Рааба, которое он, тюремщик, воспринял как долгожданное падение всего христианского мира. Он даже посоветовал заключенным обратиться в ислам — все равно, мол, теперь им не остается ничего иного.

Османы были рождены для движения, и это делало их воинами, ибо на границах империи движение неминуемо означало войну. К смерти и неудачам они относились с фатализмом, подобно тому как безропотно принимали тяготы своего общественного положения. «Нет ничего необычного в том, что правители порой терпят поражения и становятся пленниками», — утешал Сулейман короля Франции, томящегося в итальянской темнице. Обычной реакцией османского паши на приказ о его собственной казни было не возмущение, а удивление, порой трагикомичное, за которым следовало смирение со своей участью. Однажды было сказано, что непрестанное движение турок на запад было вызвано не столько жаждой завоеваний, сколько стремлением осуществить свое предназначение. Султаны постоянно навещали границы своих владений, и вместе с ними весь цвет империи двигался то на запад, к Дунаю, то на восток, к Евфрату. Христианский мир, казалось, съеживается от одного лишь соседства османского государства. Именно Запад попытался в конце концов отгородиться от турок, возведя оборонительную линию Militargrenze [47] Военная граница (нем.) — пограничная с Османской империей область в составе империи Габсбургов; управлявшаяся военной администрацией. и учредив карантинные пункты, в которых любой путник, прибывший из империи, должен был провести двадцать суток или больше, и о которых в путеводителе Мюррея говорится: «Это настоящая тюрьма, в которой к тому же есть шанс заразиться чумой».