Джейсон Гудвин - Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

В период столь краткий и столь судьбоносный, в преддверии неизбежного кровопролития, люди под действием страха становились чрезвычайно изобретательными. В 1421 году тело Мехмеда I было усажено в паланкин и продемонстрировано недоверчивым войскам; самым замечательным в этой постановке было то, что султан степенно поглаживал свою бороду: его рукой с помощью хитроумной системы палочек и веревочек управлял прячущийся под паланкином человек. Сыновья правящего султана старались обставить друг друга, получив назначение наместником как можно ближе к Константинополю; тот из них, кто получал провинцию, расположенную далеко от центра, понимал, что его шансы на наследство минимальны, и готовился сражаться за свою жизнь. Хромой Джихангир, сын Сулеймана, сошел с ума, услышав в 1553 году, что отец казнил его брата. «Все, кто любит меня, за мной!» — вскричал Мехмед II, получив известие о смерти своего отца; когда же умер он сам, в Амасье, где его сын Баязид держал свой угрюмый и благочестивый двор, вспыхнуло ликование. Окружение Баязида было столь неприязненно настроено к политической линии Мехмеда, что поползли слухи, будто Завоевателя отравили по приказу его сына.

Баязиду понадобилось семьдесят дней, чтобы установить контроль над Константинополем. Войска обожали его брата Джема. Баязид тоже любил Джема, однако у султана, сказал он, нет родственников. На предложение брата разделить империю он ответил: «Империя — это невеста, которая не может быть поделена между соперниками». В 1482 году Джем бежал в Египет, откуда предпринял попытку совершить поход в Анатолию, потерпел неудачу и в отчаянии обратился к родосским рыцарям, прося их перевезти его в Европу, где он планировал поднять мятеж. Рыцари изъявили согласие, и Джем оказался на Родосе в сопровождении небольшой свиты человек из тридцати. Он пообещал рыцарям, что, если станет султаном, заключит с ними выгодный договор, однако Баязид предложил больше: мир, свободу торговли и 45 тысяч дукатов в год на «содержание» брата. Теперь рыцари уже не могли выпустить Джема из рук. Якобы для его собственной безопасности его перевезли в Ниццу, от которой он пришел в восхищение, не переставая, впрочем, выражать желание как можно скорее отправиться в Румелию. Ему сказали, что, раз он попал во Францию, ему надлежит встретиться с французским королем, однако посланец, которого Джем отправил договариваться о встрече, куда-то запропастился.

Вспыхнувшая в Ницце эпидемия чумы дала рыцарям предлог для того, чтобы перевезти Джема в один из своих удаленных от моря замков, разлучив со свитой: сначала в Руссильон, затем в Ле-Пюи, а оттуда — в Сассенаж, где он влюбился в дочку коменданта Филиппину-Элену и написал горестные строки:

Рыцари тем временем построили для Джема особую башню в семь этажей, где он изнывал от тоски в своих апартаментах, расположенных над кухней и помещением для слуг, но под комнатой, где сидели стражники. Он умолял дать ему свободу и пытался бежать, а рыцари тем временем получали деньги от его брата; им даже удалось вытянуть 20 тысяч дукатов у его жены и матери, живших в Каире, пообещав взамен немедленно его отпустить.

В 1489 году рыцари заключили сделку с королем Франции и папой. Гроссмейстер ордена стал кардиналом. Джема привезли в Рим, где он приветствовал папу Иннокентия VIII поцелуем в плечо, подобно кардиналу, и имел с ним беседу, во время которой понтифик растрогался до слез. Вскоре Джем узнал о том, как провели его родных в Каире. В Рим прибыл османский посол с несколькими священными реликвиями, имеющими отношение к Распятию, и предложил за содержание Джема 40 тысяч дукатов в год. Папу Иннокентия сменил Александр Борджиа, который отправил единственного в истории папского посла к османскому двору. Новый договор предусматривал выплату все тех же 40 тысяч дукатов и 300 тысяч единовременно, если Джем умрет. Впрочем, Борджиа с симпатией относился к своему пленнику и порой, одевшись в турецкий костюм, совершал с ним конные прогулки по улицам Рима. В 1495 году Рим взял французский король Карл VIII, и папа увез Джема с собой в замок Святого Ангела. Последовали переговоры, в результате которых Джем был передан французам и присоединился к Карлу, осаждающему Неаполь. Лишившись источника дохода, Борджиа вспомнил о второй статье договора. Дело было сделано, как говорили, греком-вероотступником, приставленным к Джему под видом цирюльника; он порезал его отравленной бритвой, а через много лет дослужился до поста великого визиря. Поразительно, насколько боязливо вел себя Баязид, пока у него был соперник: даже великолепные позиции, которые османская армия заняла в Южной Италии, в Отранто, пришлось оставить, поскольку султан бросил командующего Ахмеда Гедик-пашу на подавление поднятого братом мятежа. Однако когда Джем умер (в возрасте тридцати шести лет, после тринадцати лет, проведенных под стражей), его тело было перевезено в Бурсу и похоронено со всеми положенными почестями. Баязид вздохнул свободнее и начал войну с Венецией. [52] Ореол благочестия, впрочем, никогда не покидал Баязида. Его сын и наследник Селим Грозный однажды сказал о его портрете, висевшем в Мраморном павильоне на мысе Сарай-Бурну (Дворцовом) в Константинополе: «Художник не смог передать сходство. Покойный часто сажал меня на свои колени, когда я был ребенком; его благородный облик запечатлен в моей памяти: у него был соколиный нос». Странно слышать подобные слова от султана, чья воинственность так нравилась армии, что он смог сместить своего отца с престола, а затем отравить его.

Вступление на трон нового султана возвращало империю к началу ее циклического орнамента. Государство увяло и умерло в период междуцарствия; явление нового государя, прошедшего, по воле Аллаха, невредимым через все опасности и испытания, возвещало наступление весны.

«В поэзии дивана, — писал турецкий критик в 1932 году, — природа лишена перспективы, словно на персидской миниатюре. Деревья приклеены к людям, птицы — к небу. Нет ветра, и все кажется замороженным».

Армии выступали в поход. Кочевники гнали стада на горные пастбища. Флот плыл по морю, караваны шли через пески, крестьяне сеяли и жали, а во дворце почтенные старцы бегали туда-сюда на цыпочках, словно мальчишки.

Сулейман правил сорок семь лет, и тридцать из них он провел в походах, неутомимо и решительно переходя от одной задачи к другой: Египет, Родос, Белград, Венгрия, Тебриз, Багдад, Вена… «Как? Сулейман еще здесь? Какая скука!» — писал поэт христианского происхождения Яга-Бег, ступая по весьма тонкому льду. Солдаты Сулеймана тоже устали от своего предводителя в последние годы его жизни. Во время персидской кампании 1553 года в войсках шептались, что султан слишком стар для военных походов — ему было пятьдесят девять. Солдаты хотели, чтобы султаном стал его старший сын. Сулейман пригласил Мустафу в свой шатер и приказал удушить его.