Михаил Ишков - Никола Тесла. Изобретатель тайн

Над землей висел такой же противный туман. Прыгать в него — значило доставить удовольствие врагам, и особенно этой зловещей силе, сумевшей заманить меня в ловушку.

Неожиданно трезво и без всякой дрожи в голосе старик обратился к потомкам:

— Кстати, что там за окном? Не прояснилось?

Психонавты, не в силах справиться с ознобом, вызванным повышенной электризацией воздуха, промолчали, и это молчание было очевиднее слов.

— Значит, что-то случится, — задумчиво выговорил Тесла, затем наперекор всяким сущностям, бодро продолжил: — Я был прав, что не поспешил с прыжком. Не дождавшись смертельного кульбита, Облако вновь сформировало око. Его размеры были под стать медному куполу. Дьявольская сущность в упор рассматривала меня, удивленная, отчего же я не сделал роковой шаг. Ответ, надеюсь, ясен? Я счел дурным вкусом кончать с собой при таком свидетеле. Я не мог позволить врагу порадоваться, глядя на мое бездыханное тело.

Отдышавшись, Тесла продолжил:

— Это случилось в феврале 1906 года, сразу после того, как Морган включил красный свет на мой контракт с очередным инвестором. В те дни у меня окончательно расшатались нервы. Я, например, не мог заставить себя взять в руки пишущую ручку. Чернила вызывали у меня отвращение, эта черная жидкость казалась мне кровью дьявола.

Замечено, что рассогласование или дисфункция души почему-то нагляднее всего отражается в почерке.

В течение года почерк Теслы становился все неразборчивее и к августу сделался совершенно нечитабельным. Отчуждение нарастало, горечь и подавленный гнев стали выплескиваться все чаще и чаще. Даже письма к близким друзьям он стал подписывать «Н.Тесла», а не «Никола». Безвременная смерть старого друга и соратника во всех его проектах — от Ниагарского до Уорденклифского, где он был одним из самых активных акционеров, — Уильяма Рэнкина, скончавшегося в сентябре в возрасте сорока семи лет, стала очередным гвоздем, забитым в гроб его мечты.

У Теслы окончательно пропал аппетит, несколько месяцев он прятался от друзей. Солнечному свету не было места в его комнате!

Однако друзья не забыли о нем.

И прежде всего голуби.

Как пишет М. Сейфер: «Социолог Карл Маннгейм [63]предполагает, что историкам-психоаналитикам следует попытаться воссоздать мировоззрение субъекта и дух эпохи, в которой тот жил. История — парадоксальная наука: она противоречива, динамична, многослойна и диалектична, поэтому также следует учитывать иррациональную составляющую».

К сожалению — а может, к счастью, — ни автор, ни сопровождавшие его потомки восторгов по поводу психоанализа, особенно в плане изучения исторических личностей, не испытывали.

Это пройденный этап.

Фрейдистские интерпретации страдают общим для всех «измов» существенным недостатком — попыткой отыскать для живой жизни одно-единственное и непременно всеобъемлющее толкование. Причем не самого лучшего толка. Последователи Фрейда оставляют за бортом понимания сокровенную суть всякого трагедийного героя — а именно сопричастность, соощущение и, конечно, сострадание , без которых всякие догадки насчет трансплантаций тех или иных побуждений и поведенческих мотивов теряют всякий смысл.

Мы не психоаналитики, мы — психонавты, пытающиеся разгадать тайну живого Теслы. Мы против того, чтобы ограничивать того или иного исторического человека рамками очередного или, что еще хуже, модного «изма», пусть даже мода на психоанализ в его современном понимании уже прошла. Психонавты придерживаются мнения, что пока не существует более действенного метода проникнуть в тайну исторического бытия, чем согласие. В этом смысле история, случившаяся с нашим героем, очень поучительна, ведь более рассогласованного человека в истории техники не найти. Его волю к саморазрушению можно интерпретировать как полюс в зыбкой системе сюжетов, которыми радует нас человеческая комедия.

Понятно, что другим полюсом следует считать согласованного человека.

Кто он?

Где искать его?

В чем его отличительные черты? [64]

Но вернемся к старику.

Он задремал в кресле.

За окном стояла все та же зыбкая, отвратительная хмарь. Нам, потомкам, прежде чем удастся отыскать дорогу домой, в наш бурный, языческий век, еще придется побродить в этой приглушающей мысли, сбивающей с толку, электрической взвеси. Но вернемся мы не с пустыми руками. Вернемся с благой вестью, что все мы, согласовавшие себя с реальностью и заодно бунтующие против нее, особенно против предела скорости света, — люди , пусть и с разных, больших и малых, букв, и никому не заказана доля уважения и признательности за его существование на белом свете.

Тем более если речь идет о таком уникальном мечтателе, каким был Тесла.

Январь, 1943 год

Гостиница «Нью-йоркер»

— Кэтрин несколько раз пыталась подняться ко мне. Я отказывался от встречи, пока однажды, когда я вышел на прогулку и отправился на Центральный вокзал полюбоваться созвездиями, она не подстерегла меня возле самой гостиницы.

Не успел я и сотни шагов отойти от гостиницы, как мне под ноги упала раненая птица. Ее сбил проезжавший автомобиль.

Я поднял голубя. Крыло было сломано, глаза-бусинки смотрели жалобно. Пришлось погладить его по головке. Следом чья-то узкая рука коснулась птицы. Голубь даже не вздрогнул. Я поднял голову.

Рядом стояла Кэтрин.

Я попросил о помощи:

— Надо как-нибудь незаметно пронести ее в мой номер. Нельзя, чтобы кто-то из обслуживающего персонала увидал голубя. Доложит управляющему, и мне не поздоровится.

Кэтрин кивнула, раскрыла сумочку. Мы аккуратно положили птицу и вернулись в отель. Кэтрин взяла меня под руку, что на нашем человечьем языке означало — она помнила обо мне, страдала, она готова помочь.

Она осталась со мной. Она приходила еще несколько раз, и, знаете, я вновь почувствовал вкус к жизни. Дело было за малым — за электротерапией. Я всем рекомендую этот метод.

Однажды тайком я сел на ночной поезд до Уорденклифа. В лаборатории подключил к голове генератор высокой частоты, и мой мозг начал наполняться лечебной силой. Я пропустил через голову 150 000 вольт. Сам я в это время находился в полном сознании и сразу после отключения прибора впал в целительный сон. Процедуры продолжались около месяца, и как-то в начале 1908 года меня осенило — почему бы мне вновь не вернуться к своему проекту?

К тому моменту у меня наладились отношения с полковником Астором. Среди всех деловых людей он был единственным литератором, а среди литераторов единственным хозяином лучшей в Нью-Йорке гостиницы, где до сих пор ко мне относились уважительно, а это что-нибудь да значило.