Елена Раскина - Жена Петра Великого. Наша первая Императрица

— Страшно караешь, Господи! — захлебываясь, бормотал Меншиков. — За окаянство мое, за воровство неуемное! За то, что душ православных бессчетно погублено мною на месте сем проклятом! За град сей греха и порока, на костях людских мною зиждимый! Сыночка моего, Господи, взял… Единого! Душу младенческую, чистую, к себе призвал от меня, грешного, преступного…

И рукой, унизанной драгоценными перстнями, второй человек в государстве Российском исступленно бил себя по лицу, не замечая, как до крови ранит кожу бриллиантами…

Прошло несколько дней, и осунувшийся, подурневший Меншиков явился к Екатерине, одетый, как в дорогу.

— Испросил я у государя, Катерина Алексевна, дозволения на театр войны вернуться. В Польшу еду, к войскам своим, Балтийское Поморье у шведа воевать, — глухим, незнакомым голосом произнес он.

— А Дарью Михайловну как можешь оставить? — горько упрекнула его Екатерина. — Ведом мне хорошо обычай твой скверный, Данилыч… Но что сейчас решишься ты бросить ее, многострадальную, я и помыслить себе не могла!

Меншиков оскалился — на его испитом лице это, должно быть, означало улыбку.

— Не спеши облаять меня, не знаючи, Катерина Алексевна. Дашку, печальницу, с собой увезу. Как ее в этом доме оставить?! Пускай при мне на баталиях будет, как верная Беллона при Марсе! Авось выдует вольным ветром скорби ее великие… И мои — тоже!

Екатерина с изумлением взглянула на этого странного человека. В который раз он поражал ее неожиданными поворотами своего характера!

— Достойно поступаешь, Александр Данилыч, — сдержанно похвалила она его. — Не оставляй Дашеньку, подружку мою любезную, заботой своею, любовью…

— Заботой не оставлю, я перед Богом за ней в ответе, как муж за жену свою венчанную, — буркнул Меншиков. — А любовь… Тебе самой все ведомо, Катя! Я лишь одну женщину во всем мире Божьем люблю, кою любить не вправе…

Дальнейших объяснений Екатерине было не нужно. Она попыталась сурово сдвинуть брови и смирить его гордым взглядом, но это у нее плохо получилось. Вместо вспышки гнева она только тяжко, по-женски вздохнула и произнесла тоскливо:

— Что ж это за судьба у меня такая, несчастная! Всякого, кто любит меня, на страдания и муки обрекаю… Одному лишь Петруше я — радость и опора!

— А я ему верный слуга и друг первейший! — несколько оживился Александр Данилыч. — Как и тебе, Катя. Потому внемли волю мою. Нечего тебе с малыми детьми, да еще и третьим брюхатой, вымерзать здесь, на болотах этих! Собрал я тебе, Катя, санный обоз на Москву. Езжай к царевне Наталье Алексевне в Преображенское, дворец там теплый, добрый, а жизнь веселая! Сама с детишками в моем возке поедешь, добрый возок, и полость в нем медвежья, и жаровня имеется. Сам его обкатал! И фрау-циммер свой с собой бери, не пропадать же им! Драгун я вам в конвой отряжу целый эскадрон, из моего полка, молодец к молодцу! Вот, генеральс-адъютант мой, Суров, отвезет вас! Он малый надежный, к нему можешь полное доверие иметь.

Меншиков кивнул в сторону сопровождавшего его плечистого офицера с хитроватым и разбойничьим, как у самого Данилыча, лицом. Тот щелкнул каблуками и почтительно поклонился.

— А Петр Алексеевич как же? — вдруг засомневалась Екатерина. — Ведь гневаться будет, как узнает, что мы Питербурх его любимый самовольно покинули!

— Мин херцу сам все растолкую, а гнев его погашу! — пообещал Меншиков. — Он потом благодарить меня будет, что не дал детишкам его пропасть… Собирайся, что ли, Катя, покуда небо ясное! Не ровен час, вьюга снова налетит — еще на неделю здесь застрянешь!

На прощание Екатерина благосклонно протянула Александру Данилычу руку, а он жадно припал к ней горячими губами. Потом выпрямился, решительно взял ее за плечи и по-русски троекратно расцеловал.

— Прощай, что ли, Катя, не скоро теперь свидимся, — сказал он просто. — Эх, шарф бы мне твой на прощание, шарф шелковый с груди твоей белой! Как в старых романах про рыцарей писали… Я б его на правую руку повязал, как войска в огонь поведу — пускай смотрят все да дивятся, кто у фельдмаршала Меншикова дама сердца! Да нельзя мне этого. Что мне мин херц, не страшусь его! Дашка ревновать будет! Дашку обидеть не могу, Катенька…

Он ушел, стуча мерзлыми ботфортами, и Екатерина подумала, что никогда, наверное, не поймет этого человека, в котором поровну и худого, и доброго… Так, кажется, давным-давно говорил обо всех московитах ее Йохан.

Здоровенные драгуны Меншикова, наполнившие дворец лязгом амуниции, топотом, веселой руганью, остро вонявшими овчиной полушубками и раскрасневшимися с мороза усатыми лицами, споро помогли комнатным девушкам и слугам грузить на сани сундуки и узлы с добром. Трехлетняя Анхен перепугалась огромных чужих дядек и с плачем прижалась к юбке кормилицы, так, что Екатерине пришлось даже прикрикнуть на молодцов, чтоб «шумели потише». А вот годовалая Лизхен, наоборот, заливисто смеялась, тараща на пришельцев глазенки, и любопытно тянулась крошечными ручками к блестящим эфесам палашей и длинным усам солдат. «Ай да Лизанька, ай да красавица, ай да царевнушка наша!» — умиленно приговаривали головорезы-драгуны, окружив Екатерину, державшую на руках младшую дочь. Растроганная Екатерина велела дворецкому угостить драгун вином, и те в знак благодарности прокричали ей такое громогласное «виват!», что с потолка посыпалась отслоившаяся от сырости штукатурка.

Санный обоз тронулся на Москву еще засветло. Рассматривая через выложенное слюдой окошко меншиковского возка однообразную красоту заснеженных просторов России, Екатерина думала о том, в какой уже раз совершает она этот нескончаемый, как качание маятника в часах, путь: из Питербурха в Москву, из Москвы — в Санкт-Питербурх. И всякий раз он приносит ей решительные перемены в судьбе!

Меншиковские драгуны ехали в голове и в замке обоза. Мерно качаясь в седлах, они завели протяжными голосами песню о «тяжкой недоле» крестьянского паренька, отданного в рекруты, о своей собственной судьбе:

Эта бесконечная и печальная песня убаюкивала Екатерину, и она засыпала под скрип полозьев, прижимая к себе детей. Что-то неизведанное ждало ее впереди, и она стремилась навстречу этому неизведанному со странным спокойствием в душе.