Елена Раскина - Жена Петра Великого. Наша первая Императрица

— Дай срок, обвенчаемся! — заверил ее Петр. Не эти мысли взбурлили в тот миг в его горячей голове. Он глянул на Екатерину с лихорадочным блеском в глазах, схватил ее за руку и увлек с постели к столу, где между трубки, кисета с табаком, треуголки и шпаги была разложена засаленная географическая карта.

— Великое дело ныне замышляем! — царь заговорил с той могучей убедительностью, которая увлекала и вела за ним десятки и сотни тысяч людей. — У северных морей мы встали ногою твердой. Надобно обратить свой взор к морям южным, свершить то, что еще отроком задумал, когда под Азов хаживал! Дабы укрепились мы на Черном море, и российский флаг там свободно морским путем пробегал, Босфором да Дарданеллами в Средиземное море вышел! Сие есть прожект мой, обильные плоды которого пожнут благодарные поколения потомков российских! А брат мой Карлушка шведский, что битую задницу у султана в Бендерах молдавских спрятал, — лишь повод… Между делом, однако же, и ему хвост прищемим! Султан Ахмед ныне дерзостно отпирается выдворить ощипанного того героя Карлушку из владений Оттоманской порты, договор с нами разорвал… Так заплачет он, сидючи в гареме, о землях своих! Большой южный поход я замыслил, Катя! Двадцать два полка пехотных идут ныне с великим поспешанием из Ливонии на южные границы наши. Бориска Шереметев с авангардом уже здесь, на Москве. Десять полков драгунских под Михалкой Голицыным выступили с Украйны. Гвардию, преображенцев да семеновцев, и зело великий артиллерийский парк сам поведу! Малороссийские да донские казаки повинны мне многотысячными загонами для похода сего. Силу собрал я невиданную, дабы гордыню османскую отныне и навеки смирить! Господари [41]  Господари — правители Молдавии и Валахии, находившиеся в вассальной зависимости от Османской империи. валашский и молдавский, Константин Брынковяну да Кантемир Димитрий, мне тайные листы шлют, клянутся от турецкого подданства отойти и под руку мою передаться со всеми людишками своими, землями и крепостями. От сербов и от болгар посланные приходили, крест целовали как один встать против власти турецкой, едва зареют на Днестре да на Пруте российские знамена! Не устоит оттоманский тигр против силы такой, паленой кошкой побежит из Европы в дедовину свою, Анатолию! Тогда и крымский хан нам покорится, и греки в подданство запросятся. Мы будем по всему Черноморью царить, новая Византийская империя встанет над миром из диких лесов и равнин наших!

Царь ударил своей широкой пятерней по карте, накрыв ей и Молдавию, и Валахию, и Балканский полуостров, словно уже брал эти земли… Екатерина смотрела на него со смешанным чувством восхищения и ужаса. Только одно навязчивое видение из прошлого не позволяло ей всецело отдаться титаническому величию этого плана — пылающие развалины любимого Мариенбурга и окровавленные трупы на зеленых берегах озера Алуксне… Страшен путь завоевателя тем, через судьбы кого он пролег!

Петр Алексеевич почувствовал ее колебания и сразу стал с нею сух и неприязнен, как всегда бывало в такие минуты.

— Нынче вечером ожидаю здесь, в Преображенском, иноземных офицеров, коих для великого южного похода по Европе набрал, да посланника датского, адмирала Юля, — холодно сказал царь. — Бориска Шереметев также зван… Приберись, я намерен выйти к ним с тобою и представить тебя. Гляди, не опозорь меня перед Европой!

Он молча прицепил шпагу, забрал шляпу и вышел, не прощаясь.

— Как Вашему Величеству будет угодно! — Екатерина подчеркнуто церемониально поклонилась ему вслед. За годы, проведенные со вспыльчивым и гневливым Петром, этот «официальный штиль» стал для нее излюбленной формой выражения своей обиды на скорого на оскорбления царя. Когда милый друг Петер, Петруша, замечал, что верная Катя начинает упрямо величать его «Вашим Величеством» и «великим государем», неукоснительно соблюдать все ритуалы придворного этикета и смотреть на него отчужденными «глазами подданной», он чувствовал, что перегнул палку. Рано или поздно властелин необъятной страны шел на попятный перед простой женщиной, бывшей пленницей своих войск. Он просил прощения, дарил щедрые подарки, заискивающе заглядывал ей в глаза, заговаривал ласковыми словами и шутливыми прибаутками — и, наконец, получал прощение с жарким поцелуем. Так ливонская Эсфирь смиряла своего русского Артаксеркса.

Ввечеру, когда сани и возки высоких гостей уже стояли во дворе, за Екатериной зашла царевна Наталья Алексеевна. Екатерина сидела, облаченная трудами прилежных служанок в самое роскошное из своих платьев, сшитое из затканной серебром пурпурной парчи, тяжелое от необъятного кринолина из китового уса и, что не менее важно, позволявшее жадным взглядам кавалеров свободно скользить по обнаженным до самой запретной границы прелестям. Впрочем, там, наравне с ее природной красотой, блистало роскошное бриллиантовое ожерелье, полученное из царских рук. Сверкающая алмазная диадема украшала пышную прическу Екатерины, искристо переливаясь в ее темных волосах.

— Ну, Катя, ты словно императрица византийская! — всплеснула руками Наталья Алексеевна.

— Я стараюсь радовать взгляд Его Величества, вашего царственного брата! — с деланой скромностью ответила Екатерина и, не удержавшись, прибавила: — Дабы заметил он, что я подле его особы не простая служанка и лекарка, а достойная величия его вернейшая подруга и помощница!

— Я гляжу, кошка между вами пробежала! — проницательно заметила Наталья Алексеевна. — Но ты не кручинься, Катя! От этакого сияния Петруша мигом все ссоры позабудет! Милые бранятся — только тешатся, так у нас простой люд говорит!

Царевна тепло улыбнулась Екатерине и протянула ей исхудавшую от болезней желтоватую руку:

— Идем к гостям, Катюша! Позволь, за тебя подержусь, неможется мне нынче… Петруша нам велел кумпанство развлекать, покуда он в библиотеке с датским посланником Юлем конфиденцию имеет. Он после выйдет…

В главной зале, негромко переговариваясь на резком немецком языке, кучкой стояли несколько важных иноземцев с высокомерными мясистыми лицами, в богато украшенных камзолах военного покроя и пышных париках. Заметив входящих дам, они дружно, точно по команде, обернулись к ним и церемониально поклонились. Екатерина, Наталья Алексеевна и ее неизменная спутница Варвара Арсеньева ответили политичным реверансом. Любопытный взгляд Екатерины, скользнув вдоль стен, тотчас упал на стоявшую поодаль группу людей в зеленых кафтанах и трехцветных шарфах российских офицеров, среди которых она увидела несколько хорошо знакомых лиц из далекого прошлого. Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, которого Екатерине со времен вынужденного отъезда из его дома доводилось едва однажды или дважды видеть мельком в свите царя Петра, за прошедшие годы еще более обрюзг лицом и ссутулился, не расставался со своей отполированной от долгого употребления палкой. Подле него переминался с ноги на ногу его сын Михайло Борисович, который явно чувствовал неловкость от встречи с высокой особой, в жизни которой он сыграл столь неприглядную роль. Рядом с ним стоял и широко улыбающийся поляк на русской службе Ян Вадбольский, с которым Екатерина, в ту пору еще не испытавшая всех выпавших на ее долю бед и потерь, переговаривалась со стены о сдаче Мариенбурга.