Марина Друбецкая - Девочка на шаре

Она подолгу бродила по Москве, отыскивая то, что впоследствии станет соединительной тканью ее фильма — смазкой, проложенной между эпизодами, повторяющимися темами, что связывают части произведения. Ее расписной трамвай по-прежнему ходил вдоль бульваров. Она знала, как снимет его. Так, как ей когда-то виделось во сне. Две половинки мчатся к середине кадра, и въезжают друг в друга, и исчезают. А потом обратно — появляются из самой сердцевины картинки, чтобы разбежаться в разные стороны задом наперед. Теперь она знает, как это сделать. Павильоны метро, построенные Федором Шехтелем. Эти каменные рыбы будут бить на экране хвостами, водоросли — струиться, драконы — изрыгать огонь, и все — исчезать в сумрачной пещере метро, проглоченное жадными туннелями. Корпуса, составленные из разной величины кубов, на набережной, что против храма у Пречистенских ворот… Кажется, они так и называются — Дом на набережной? Как быстро сейчас строят! Когда она уезжала, там только копали котлован.

Эти кубики можно двигать на экране, как заблагорассудится, составляя из них самые причудливые конструкции. Москва устраивала вокруг Ленни водовороты, и она пропадала в них — то ее съедала людская толпа, то слизывали дворы и подворотни, то путали хитросплетения трамвайных путей. Все дрожало, дробилось, неслось, кружилось, множилось. Дома падали и вырастали вновь, Бульварное кольцо завязывалось в узел, люди бежали задом наперед. Стрекотала камера Колбриджа. Шагом марш на пленку!

Лилия отсматривала проявленный материал, цокала языком, качала головой. Потом они с Ленни садились за монтажный столик, и Лилия переставала что-либо понимать.

— Елена Себастьяновна! — жалобно говорила она. — Так не делают. Это не по правилам!

— Делают, делают, — отвечала Ленни, сосредоточенно глядя на маленький экранчик. — Что хотят, то и делают.

Приходили студийные люди посмотреть, что там творит «эта малышка Оффеншталь». Ленни пускала в монтажную всех — пусть смотрят, нежалко.

— Сумасшедшая! — ворчал Колбридж. — Украдут! Украдут идеи!

— Да как же можно украсть! — смеялась Ленни. — Это же мои идеи. Они только в моей голове живут.

Все огромное пятиэтажное здание кинофабрики говорило о том, что «малышка Оффеншталь творит что-то невообразимое». Кто-то считал это бредом. Кто-то твердил о революции в синематографе. Ленни ничего никому не объясняла.

…Они столкнулись в полумраке студийного коридора, неожиданно выскочив друг навстречу другу, как два чертика из табакерки. Ленни шла из буфета, неся для Лилии чашку действительно поганого кофе. Внезапное столкновение. Чашка полетела на пол.

— Простите, — сказал низкий мужской голос.

Она подняла голову. Как тогда, в ее кошмарном сне, из темноты на нее глядели два глаза: один — карий, другой — зеленый.

— Эйсбар?!

Он мало изменился за прошедшие полтора года. Разве что стал массивнее, что неизбежно для мужчин его комплекции, и темнее лицом — она разглядела это, когда они вышли на освещенное место. «Остатки индийского загара», — пояснил он, поймав ее удивленный взгляд. Но главное — Эйсбар был абсолютно чужим. Ленни стояла, чуть склонив на бок голову, и прислушивалась к себе. Кроме легкого укола, относящегося, скорее, к неожиданности встречи, она не чувствовала ничего.

— Как там Индия? — вежливо спросила она.

— Обезьяны, — коротко ответил Эйсбар, как будто это все объясняло.

Он тоже смотрел на нее изучающим взглядом. Она осталась прежней, летящей в разные стороны Ленни, эльфом Ленни. Рыжие кудряшки. Кукольный нос. Острые коленки. Маскарадный наряд. Но… Что с ней? Какое странное выражение лица, будто она смотрит не на него, а внутрь себя. И женственность… Движения, не перестав быть угловатыми, вдруг стали какими-то лукавыми, манящими.

— Удалась поездка? — между тем продолжала спрашивать Ленни.

Эйсбар хмыкнул.

— Весьма. Вы получали мои письма? — Он придвинуся ближе к ней и будто ненароком скользнул рукой по ее волосам.

Она тряхнула головой, стряхивая его ладонь, и слегка поежилась.

— Лизхен переслала мне парочку. Что-то о полетах в космос, кажется? Монтируете материал?

— Пока отсматриваю. А вы, говорят, работаете над собственным проектом?

— Работаю.

Она подумала было, что надо расспросить его о съемках в Индии, о том, что за фильм он задумал, и как продвигается работа, и доволен ли он материалом, и, быть может, даже напроситься к нему в монтажную — посмотреть, что он там привез, что за картинки складывают его ни в чем не сомневающиеся руки. Подумала и тут же отбросила эту мысль. Ей не хотелось смотреть его пленки. Ей была неприятна сама мысль о том, что что-то настойчивое, агрессивное, сильное вторгнется в ее хрупкий, подвижный, изменчивый мир, который она складывала в тиши своей монтажной.

— Слушайте, Ленни, я думал о вас, — раздался его голос.

— Да? — довольно равнодушно сказала она.

— Да. Почему бы вам не помочь мне разобраться с материалом?

Она онемела. Он же только что спросил о работе над ее собственным проектом! Он что, не слышал ответа? Он что, не знает, каково это — заниматься своим фильмом? Господи, да она дура! Не догадалась сразу! Ему же все равно — абсолютно все равно! Что она делает и делает ли вообще что-то — для него не имеет никакого значения. И никогда не имело. Помочь разобраться с его материалом — единственное, что его в ней интересует. Она запрокинула голову и громко расхохоталась. Эйсбар был озадачен.

— Что с вами, Ленни? Я сказал что-то смешное?

— Очень! Очень смешное! Нет, Эйсбар, разбирайтесь с вашим материалом сами.

И она пошла прочь своей танцующе-подпрыгивающей походкой. Господи, как хорошо! Как хорошо, что он больше не властен над ней! Что исчезла эта изматывающая зависимость. И такая легкость, и уверенность, и спокойствие, и свобода…

Эйсбар смотрел ей вслед, ничего не понимая, но чувствуя, что столкнулся сейчас с какой-то новой для него силой, против которой его сила ровным счетом ничего не значит.

В июне Ожогин засобирался в Москву. Ветер, который материализовался в Ленни, растормошил его жизнь. Дачу Нины Петровны, обжитой дом, пришлось покинуть. Чардынин переехал пока в гостиницу — как и многие обитатели «Нового Парадиза», он решил обзавестись собственным домом, и стройка уже шла полным ходом. Ожогин же выписал в Ялту архитектора Мержанова, который строил стеклянные дома-дирижабли. Был придуман проект и выбран участок. Мержанов обещал, что можно будет справлять Рождество в новом доме. Но сколько разных дорог вело к декабрю! И по какой из них лучше идти? От павильончика, где раньше монтировала мадемуазель Оффеншталь, веяло отчаянной пустотой: студия утопала в цветущих деревьях и кустах — лето! лето! — а там, около монтажной Ленни, как будто притаилась осень — и листья блеклы, и жуки молчат. Он так боялся ее потерять, что сказал себе: «Если суждено этому случиться, пусть уж произойдет скорее».