Василий Седугин - Мстислав Великий. Последний князь Единой Руси

– Ох, ну как тебе объяснить! Да не так все! – почти в отчаянии выпалила она. – Разбойничья добыча в мои руки попалась! И кони, и повозка, и товар – все это когда-то принадлежало новгородскому купцу Влесославу!

– А где он, этот Влесослав?

– Убили его!

Глаза Михаила наполнились ужасом, и Росава даже подумала, что он сейчас закричит, и приготовилась к худшему, но он промолчал, а потом тихо произнес:

– Но ведь убила его не ты, а разбойники...

– Но я была среди них! Теперь ты видишь, что мне не место во дворце и надо срочно уехать, чтобы грязное пятно не легло на ваше семейство!

– Какое пятно? О чем ты говоришь?

– Нельзя мне, сообщнице разбойников, быть гостьей княжеской семьи!

– Какая же ты сообщница, когда никого не убивала? – На его лице появилась такая обезоруживающая улыбка, что она поперхнулась словами и замолчала, только немигаюче глядела на него. Выходит, ему было совершенно наплевать на ее прошлое, она была в его глазах чистым и беспорочным существом. И тогда она решилась на последний, по ее мнению, убедительный, неопровержимый довод.

Она сказала:

– Под тюками товара, на самом дне повозки лежит мешок с драгоценностями. Они сняты с десятков убитых людей. Понимаешь, какой грех я взяла на себя, привезя с собой это золото и серебро? Не может мне быть прощения! Мне даже рядом с тобой, князь, сидеть нельзя! Ты такой чистый и непорочный человек, а мои руки прикасались к вещам, залитым кровью людей!

Она ждала, что после этих слов он или разразиться потоком слез и с ужасом выбежит из светлицы, или вызовет слуг и ее отведут в темницу, или, на крайний случай, позовет свою мать и попросит помочь ему советом. Но он чуточку помолчал, а потом произнес спокойно:

– На эти золото и серебро мы построим церковь в Полоцке. Придут люди и будут молиться за упокой душ убиенных и спасение тех, кто взял на себя великий грех.

И тут заплакала она. Вместе со слезами уходили те угрызения совести, которые терзали ее все последние дни, когда она нечаянно оказалась рядом с разбойниками...

Потом она встала, низко поклонилась Михаилу и сказала тихим голосом:

– Спасибо, князь. Ты вылечил меня от великой болезни, которая разрывала мое сердце. Теперь я спокойна. Я оставляю повозку со всем товаром и конями, а сама пойду в Новгород пешком, питаясь подаянием. Только так сумею хоть немного загладить ту вину, которая лежит на мне. А теперь прошу оставь меня одну, мне надо помолиться.

Он послушался и ушел, не сказав ни слова. Она встала перед образами и долго молилась. Потом оделась в скромное платье, закинула за плечо мешок с необходимыми вещами и кое-какой провизией, еще раз от двери поклонилась иконам и пошла на выход.

Когда ступила на крыльцо, то увидела перед собой Михаила. Он стоял перед ней без головного убора, ветер развевал его длинные белокурые волосы. Увидев ее, он опустился на колени перед ней и проговорил дрожащим от волнения голосом:

– Оставайся, Росава, со мной. Я знаю, мне не жить без тебя. Если уйдешь, у меня одна дорога – на площадку любви, чтобы потом, на том свете, когда-нибудь соединиться с тобой.

Она посмотрела на его детски-наивные, преданные глаза, которые были наполнены непритворными слезами, судорожно сглотнула слюну и ответила:

– Хорошо, князь. Я остаюсь.

– Удивляюсь я, – оглядываясь вокруг, говорил наблюдательный Ярий. – Только что по Черниговской земле прошлись половцы, а домишки стоят повсеместно. Правда, кое-где пепелища остались, видно, хозяева погибли или уведены в полон. А так вроде и разорения не было.

Они проезжали по окраине Черниговского княжества, на которое наводил половцев князь Олег Святославич. Ехали, остерегаясь внезапного нападения Олеговых войск; в разных направлениях кружили отряды разведчиков, которыми руководил Ярий. Был он в этом деле неутомим, Мстислав даже не знал, отдыхает ли он когда; постоянно на коне, везде старался успеть и поспеть. На этот раз он подъехал, чтобы переброситься парой слов и вновь ускакать.

– Великая сила в народе заложена, плохо мы, князья, ценим ее, – ответил Мстислав. – Нет бы мирную жизнь ему обеспечить, а мы воюем, убиваем, разоряем...

– Про твоего отца такого не скажешь. Он поднимает дружину только тогда, когда надо защищать мир и спокойствие на Руси или дать отпор ворогу. Об этом все говорят. Тебе, князь, это неведомо, потому что среди бояр да купцов вращаешься, а я постоянно среди народа обитаю.

– Но что может сделать один человек, да к тому же и не великий князь!

– Многое ему удается, – спокойно ответил Ярий. – Я другого в толк не возьму: почему народ черниговский спокойно смотрит на то, что князь Олег наводит на них половцев? Степняки грабят, уводят в рабство, а они будто немые и слепые или малые дети! Попробовали бы у нас в Новгороде так безобразничать князья, мы их быстро укоротили!

– В Новгороде сильно народное вече. Так исстари повелось. А на юге Руси князья под себя подмяли народную волю. Здесь вече собирают от случая к случаю, да и то только тогда, когда князю угодно.

– Почему? Народ другой породы? Вроде бы везде русы живут...

– Наверно, потому, что на севере Руси никто не нападает, народ живет спокойно и в князьях не очень нуждается. А юг находится под постоянными ударами кочевников. Кого здесь только не было! И мадьяры, и хазары, и печенеги, теперь вот половцы нагрянули... А кто лучше сумеет объединить воинов и возглавить оборону против врага? Только князь! Вот поэтому народ и доверил князьям такую большую власть, уступив свои народные вольности.

– Что ж, каков народ, такой и правитель! Вот люди Черниговского княжества и мучаются из-за Олега Святославича! – в сердцах проговорил Ярий и, ударив плетью коня, поскакал к ближайшему перелеску.

Из Переяславля в Суздаль Мстислав с дружиной возвращался кружным путем, огибая владения Олега: вдоль рек Оскол и Воронеж. В Суздале, где княжил его младший брат, Изяслав, собирался он взять подкрепление и ударить по Давыду объединенными силами.

Изяслав выехал встречать брата чуть ли не к самой Клязьме. У них была теплая братская дружба. Погодки, они росли вместе, развлекались одними играми, были неразлучными во всех забавах, за шалости их обоих наказывала мать, строгая, но справедливая Гита. И вот теперь они опять вместе.

Завидев вдалеке пыль, поднятую конями дружинников Мстислава, Изяслав не утерпел и поскакал навстречу. Братья, немного не доезжая, спрыгнули с коней и бросились в объятия друг другу.

– Олег в пути не беспокоил? – заглядывал в глаза Мстислава, спрашивал Изяслав.

– Бог миловал. Наверно, думает, что я через древлянские земли поеду.

– Ну и пусть думает! – отмахнулся Изяслав. – А я тебя обрадую: на днях прискакал гонец из Новгорода, сообщил, что новгородское вече направило к Давыду послов, и те сказали: «Не ходи к нам». И Давыд воротился в Смоленск несолоно хлебавши.