Джеймс Миченер - Источник

Далее он предпринял столь же дурацкий шаг. Спустившись в подвал, он отодвинул два камня стены, вынул рукопись Зохара, оставшуюся от Диего Химено, и маленький золотой семисвечник, фамильную менору, которую Диего вручил ему в тот день 1522 года, когда они признались друг другу, что оба – скрытые евреи. Попытка тайно вывезти эти вещи из Испании, особенно через Севилью, была чистым сумасшествием, потому что их обнаружение означало безоговорочную смерть, но он не мог уехать без них.

Утром он поцеловал Марию, попрощался с мальчиками, сообщил, что его, как медика, вызывают в Севилью, и по пути, остановившись в гостинице, хладнокровно подделал документ, предписывавший ему по королевскому повелению отправиться в Египет, чтобы изучить медицинские открытия знаменитого испанского врача Маймонида, который в Каире пользовал калифа из рода Фатимидов. Более умный человек подделал бы документ так, что его безупречность вызывала бы сомнения; работа же Абулафиа, усеянная королевскими печатями сверху донизу – перенесенными с другого приказа, – была столь абсурдной, что сошла за подлинную.

В Севилье он трижды едва не попался. В гостинице придирчивый чиновник решил осмотреть его багаж, и Зохар чуть не попал ему в руки; в другой раз – когда он представил в крепости свое поддельное разрешение на отплытие; и наконец, когда доминиканцы допрашивали его, как и всех пассажиров, перед окончательным отплытием.

– Разве этот Маймонид не был евреем? – поинтересовались они.

– Да, – ответил Абулафиа, напрягая все мышцы, чтобы скрыть дрожь. – Сотни лет назад. Но его ценят как испанца.

– Почему король хочет, чтобы ты изучал еврейскую медицину?

– Вы знаете, что говорят о Маймониде. Если он советовался с луной, то не обращал внимания на ее пятна.

Доминиканец засмеялся.

– В тебе есть еврейская кровь?

– Ни капли.

– Что ты везешь с собой?

– Медицинские книги. – И наконец он покинул Испанию.

Едва только судно пристало в Тунисе, доктор Абулафиа, сойдя на берег, нашел лавку мясника, где изрезал верхнюю одежду и вымазал ее кровью. Он заплатил мусульманину, чтобы тот засвидетельствовал капитану – испанского врача зарезали грабители, и сейчас его тело лежит где-то на дне залива. Затем он перенес свой драгоценный багаж в маленькую гостиницу и с замиранием сердца стал ждать, пока не увидел, как корабль, подняв паруса, возвращается в Испанию. Его детский замысел сработал.

Он зашел к владельцу гостиницы и попросил у него ножницы и свечу. Заперев двери своей комнаты, он разрезал свечу на семь частей. Вставив их в менору Диего Химено, он зажег свечи, вознес молитву на иврите и символически смыл с головы воду крещения. Затем дрожащими руками взял ржавые ножницы и начал делать себе обрезание. Первый же надрез причинил столь неожиданную боль, кровь хлынула так внезапно, что он едва не потерял сознания. Но он справился с собой, прошептав:

– Дурак! Вспомни ноги Химено! – и, собрав все силы, о существовании которых раньше даже не подозревал, завершил обряд завета. В возбуждении он настежь распахнул окно и громко выкрикнул священную молитву иудаизма:

– Слушай, о Израиль, Господь наш Бог, Господь един! – Прохожие поднимали к нему головы, словно он был еврейским муэдзином, призывавшим в мечеть, и он крикнул: – Химено, я еврей! Я еврей!

Спустя много лет он прибыл в Цфат. При нем была книга.

Третий еврей, который проделал столь же долгий путь, прибыл в Цфат не из-за откровенного страха, как ребе Заки, не из-за любви к Каббале, как доктор Абулафиа; его гнала куда более мощная сила: моральное неприятие общества, презиравшего его.

В 1523 году Германия представляла собой странное явление среди прочих народов: Испания, Португалия, Франция и Англия, становясь национальными государствами, изгнали своих евреев; но Германия, которая несколько веков оставалась раздробленной, так и не смогла найти пути к объединению, и тем самым в ней стала копиться та историческая ненависть, которая позднее давала столь дикие вспышки. Например, Кёльн изгнал своих евреев в 1426 году, а Франкфурт – нет. Аугсбург, Нюренберг и Ульм давно избавились от своих евреев, а вот рейнский город Гретц, обнесенный стенами, продолжал сохранять у себя улицу Юденштрассе, где было позволено обитать евреям; и никто из жителей этого квартала не пользовался большим уважением, чем ребе Элиезер бар Цадок, потомок знаменитой семьи Хагарци ха-Ашкеназ, чьи предки, будучи мельниками, прибыли из Вавилонии около тысячи лет назад. В 1523 году ребе Элиезер уже был высокообразованным человеком, который удивлял незнакомцев своими мальчишескими шутками и любовью к хорошему пиву. Женившись на дочери ткача Леа, самой красивой еврейке Гретца, он изумил Юденштрассе тем, что танцевал всю ночь, пил пиво с любым, кто был готов присоединиться к нему, а холодным утром привел группу ученых евреев в синагогу, где до вечера цитировал им Талмуд, не пропустив ни слова.

– Но как же невеста? – спросили его друзья, и он, широко улыбаясь, ответил:

– Наш брак с Леа вечен. Мы ничего не потеряем, если одну ночь я потанцую с друзьями, а днем отдам дань уважения Талмуду.

Он был признанным лидером еврейской общины, арбитром споров на Юденштрассе. Более, чем любой другой еврей, он пользовался свободой передвижения в Гретце, хотя обязан был соблюдать все нормальные законы, управлявшие еврейским кварталом, но он единственный умел принимать их, не теряя достоинства. Например, хотя он и так был высоким, закон обязывал его носить еврейскую шляпу высотой едва ли не в три фута, остроконечную и красную, с полями, загнутыми в форме рогов дьявола, чтобы, когда он шел по городу, в нем все узнавали еврея. Ему также приходилось носить одеяние из грубой шерсти, «которое должно было отстоять от земли на два дюйма», – в нем его фигура напоминала ведьму и как бы приглашала уличный сброд издеваться над ним; но Элиезер носил свое облачение с таким достоинством, что на нем оно казалось чем-то вроде формы, облагораживающей человека, который носит ее. На спине между лопатками, как мишень, был пришит яркий желтый круг, обозначающий – словно других примет не хватало, – что его носитель является евреем, и такой же круг поменьше диаметром был на груди, на сердце. То были мерзкие стигматы, призывающие сообщество благородных людей относиться с презрением даже к таким уважаемым евреям, как ребе Элиезер, ибо, где бы он ни появлялся, желтая нашивка оповещала: «Вот идет еврей!» Эти круги кое-кто истолковывал как изображение монет, издевку над единственной профессией, разрешенной евреям; но большинство знали, что они напоминают об облатках, которые использовались при Святом причастии, – евреев обвиняли, что они их похищают, дабы потом использовать в своих оскорбительных ритуалах. Именно этот символ более, чем что-либо иное, отделял евреев от порядочных людей; и если мальчишки кидали камни в евреев, то частично и потому, что эти круги представляли собой соблазнительные мишени.