Карин Эссекс - Фараон

Александрийцы были в восторге от Антония; его прозвали Несравненным — человеком, чья любовь к жизни не ведала границ, который жил со вкусом и страстью, который жадно поглощал впечатления, от самых грубых и примитивных до эзотерических. В Александрии Антония обожали за его щедрость, чувство юмора, любовь ко всему греческому и египетскому — и за то, что он выбрал их царицу в партнеры для своего смелого, рискованного предприятия.

Те, кто помнил, как отец Клеопатры пресмыкался перед вождями Рима, поражались: теперь их царица не только в значительной мере оплачивала войну Рима с Парфией, но и явно наряду с императором управляла стратегией этой войны.

После ухода гостей — зачастую это происходило уже на утренней заре — Антоний с Клеопатрой могли взять в конюшне лошадей и отправиться куда-нибудь в глушь, на юг от города, как Клеопатра ездила много лет назад вместе со своей подругой Мохамой, девушкой из пустыни. После быстрой скачки Клеопатра могла проспать несколько часов, пока Антоний принимал ванну и приступал к дневным заботам, время от времени устраивая пятнадцатиминутные перерывы для короткого сна. Хотя Антоний и не ведал усталости, не раз случалось, что он засыпал во время встреч с кем-нибудь из своих офицеров.

Этим вечером они с Клеопатрой поужинали наедине в одной из тех небольших обеденных комнат, где в свое время ее отец частенько, уже поужинав перед этим с женой, делил позднюю трапезу с какой-нибудь из своих любовниц. Антоний возлежал на том самом ложе с обивкой из пурпурного шелка, которое так любил Авлет, а Клеопатра дивилась симметрии событий: оба мужчины, пожелавшие разделить с нею свою власть, предпочитали отдыхать в этой маленькой комнате.

Впрочем, смотреть на Антония было куда приятнее, чем на старого Авлета. Его бронзовая кожа порозовела после купания, а на лице играл румянец, порожденный горячей пищей и подогретым вином с пряностями. Месяцы, проведенные им вдали от войны и отмеченные воистину царскими трапезами, придали телу Антония грузности, но Клеопатра по-прежнему находила его красивым. Как-то так получалось, что каждый дополнительный фунт лишь усиливал его мужское обаяние.

Клеопатра умостилась в изгибе его могучего тела, прислонившись к бедрам, и смотрела в лицо Антонию. Время от времени, глотнув вина, Антоний притягивал царицу к себе и целовал горячими, обильно сдобренными пряностями губами.

— Все философы, которых я изучала, император, — будь то последователи Платона или Аристотеля, эпикурейцы или стоики — не рекомендуют потакать этим своим страстям, — сказала Клеопатра, облизывая губы после поцелуя. Она взяла фазанье крылышко и принялась пощипывать нежное мясо.

— Естественно, — беспечно откликнулся Антоний. — Их цель — отрешиться от всего, в чем состоит жизнь: от еды, питья, дружбы, войны, любви. Я и сам изучал их в Греции и с гордостью могу сказать, что они так и не смогли переубедить меня. Один скрюченный старый софист призывал меня покаяться в порочных желаниях и освободить душу от причиняемых ими мучений. «Я совершенно не желаю освобождаться от своих желаний, — сказал я ему. — Я обожаю свои желания, а они обожают меня».

— А ты не считаешь, что искоренение страстей жизненно важно для рационального принятия решений?

Разумеется, Клеопатра поддразнивала Антония. Она очень любила то время, которое они проводили вдвоем: охотились, ездили верхом, пировали, смеялись, занимались любовью. Клеопатра не получала такого наслаждения со времен юности. Естественно, ей и в голову бы не пришло отказываться от всего этого ради каких-то философских концепций. Но любопытно: возможно ли жить в соответствии с этими величественными, беспощадными стандартами и в то же время безрассудно и беспечно получать удовольствие от ощущений?

— Ты рассуждаешь, словно настоящий ученый, Клеопатра. Это так эротично!..

По сладострастному выражению лица Антония Клеопатра поняла, что он имел в виду именно то, что сказал.

— Император, не кокетничай со мной. Ты уже использовал меня сегодня вечером как вульгарнейшую из шлюх. Так что сегодня больше на меня не рассчитывай.

Клеопатра улыбнулась Антонию, радуясь, что усилия, потраченные на то, чтобы заманить его в Александрию, себя оправдали. Когда Антоний занимался с нею любовью там, в Тарсе, ощущения захлестывали ее с головой, овладевали ею, как никогда прежде. Рядом с этим мужчиной Клеопатра не владела собою; от неистовства его натиска она переставала осознавать себя, и это ее беспокоило. Это были волнующие, пьянящие чувства — но еще не повод становиться всего лишь еще одной из шлюх Антония.

Клеопатра помнила, что те же самые проблемы были у нее и с Архимедом в те времена, когда близость с мужчиной была для нее новым, потрясающим опытом. Но с Антонием все это происходило куда серьезнее. Император римлян — не Архимед, ее подданный и родич. Клеопатре нельзя очутиться во власти Антония — она сделалась бы непозволительно уязвимой. Политически она и так уже была опасно близка к этому. Если она попадет от него в зависимость еще и в сексуальном плане, то она погибла.

Во время их последнего совместного вечера в Тарсе Антоний настоял, что на сей раз он примет ее у себя, ибо она бросила ему вызов своей щедростью и он желает достойно ответить. Когда Клеопатра прибыла, Антоний объявил, что, поскольку ее величество скупила все деликатесы в округе, римским поварам пришлось приготовить незатейливую римскую пищу. Они поели вместе в обществе нескольких гостей, не таком многолюдном, как ранее, а когда Антоний распустил гостей и вознамерился было отнести Клеопатру к себе в постель, царица запротестовала. Она устала, и вообще ей пора уходить, потому что они собрались отплыть перед рассветом.

Клеопатра решила так: если Антоний действительно захочет снова насладиться ее интимным обществом, он поспешит в Александрию сразу же после того, как уладит свои дела в Сирии. В тот раз она оставила его потрясенным, и он больше не вызывал к себе шлюх — во всяком случае, об этом ничего не было слышно.

Да, это было рискованно, но Клеопатра решилась пойти на риск, и он себя оправдал. Антоний находился здесь, удовлетворял свой ненасытный римский аппетит за ее столом и размышлял над ее рассуждениями о дихотомии между философскими доводами и чувственной страстью.

Антоний отгрыз от кости последний кусок мяса, запил его изрядным глотком вина и вытер руки о салфетку, прежде чем потянуться за гроздью фиолетового винограда.

— Ты забыла про киников, — сказал он.

— Ах, киники! Ты придерживаешься учения киников, император?

— Похоже, я уделяю мало внимания деньгам — лишь транжирю их на окружающих, как дурак. Разве это не одна из тех добродетелей, которые призывают совершенствовать киники?