Карин Эссекс - Фараон

Клеопатра видела, что ученых удивило ее очевидно хорошее настроение. Они наслушались болтовни слуг касательно состояния, в котором пребывал Антоний, и, должно быть, ожидали увидеть ее подавленной. Особенно после того, как дошли слухи о ее «поражении»: И теперь ученые вели себя при царице так, как держатся при тяжело больном или недавно овдовевшей женщине, — осторожно и с преувеличенной заботой и вниманием.

Клеопатра улыбнулась Николаю — тот пытался незаметно стереть выплюнутое молоко с бороды, — а затем старику Филострату, некогда бывшему ее наставником. Возможно, Филострат ожидал приватной аудиенции, как в те давние времена, когда Клеопатра просила у него совета. Однако теперь его обыкновение изъясняться велеречиво и многозначительно предоставлялось ей бесполезным и излишним. У нее не настолько крепкое терпение, чтобы выслушивать афоризмы.

Но Филострат стар; он напоминает Клеопатре о тех временах, когда еще был жив ее отец, когда она находилась под защитой царя, и потому царица питала к старому философу некоторую привязанность.

Клеопатра заставила себя выказать любезность Арию, одному из наставников Цезариона, хотя он никогда ей не нравился и доверия не вызывал. И все же она терпела его — ради Цезариона. Сын Цезаря высоко ценил проведенную Арием работу по разделению философских школ на логические, физические и этические. Мальчик унаследовал интеллект Цезаря, но не его способность к холодному, рассудочному мышлению.

А впрочем, разве Цезарь не покровительствовал этому тщеславному глупцу Цицерону, столько раз предававшему его и непрестанно кричавшему о честолюбии Цезаря — вплоть до тех самых пор, пока сенаторы не пустили в ход свои кинжалы? Цезарь ценил интеллектуальную беседу выше верности, и у Клеопатры сложилось ощущение, что ее сын унаследовал это предпочтение.

Как наделить человека способностью верно оценивать других людей? Можно ли научить этому? А вдруг она повторила ту же ошибку, связав себя с человеком, что сидел сейчас в особняке у моря? С человеком, который некогда был неистовым воином и завоевателем, а теперь только и был способен что хвастаться и выделываться перед куртизанками.

Клеопатра завершила непринужденную беседу с философами и покинула их, предоставляя всем возможность приготовиться к полуденной церемонии, идея которой пришла ей в голову, когда она входила в порт своего великого города.

Когда они причалили, Клеопатра первым делом приказала, чтобы поэтам хорошо заплатили за песни о ее победе и славе. Весть о царском пожелании быстро дошла туда, где могли недурно состряпать подобные дифирамбы.

Еще одна идея посетила Клеопатру, когда они с Антонием получили известия о том, что некоторые из их солдат дезертировали и перешли на сторону Октавиана. В этот миг Клеопатра увидела, как лицо Антония осунулось, плечи поникли, а руки бессильно повисли, словно он был больной мартышкой, а не командиром величайшей в мире армии. И в тот миг она поняла, что ей следует поторопить круговорот времен. Ибо этот круговорот отчетливо предписывал, чтобы сыновья посягнули на власть отца.

Антулл и Цезарион еще молоды — одному четырнадцать, другому шестнадцать, — но не моложе, чем был Александр, когда сокрушал города, которые его отец, царь Филипп, великий воитель, взять не мог. Быть может, сочетание самоуверенности и дерзости Антулла и острого разума Цезариона сумеет в совокупности создать вождя, которым их отец более не является. Эти двое — больше чем братья; они — две стороны великой личности, как две половинки платоновской души. Они никогда в жизни не ссорились; вместе они составляют единого человека — великого человека. Кровь Цезаря и кровь Антония, соединенные с кровью Александра и Птолемеев. Разве могут они потерпеть поражение?

Мать подробно объяснила им все это. Они впитывали ее слова с жадностью юности, и обоим не терпелось принять царскую мантию, которую царица Египта возлагала на их юные, сильные плечи.

Антулл, учтивый и порывистый, обещал Клеопатре, что поведет солдат своего отца к победе во имя своей царственной матери. Он приложился к руке царицы, а затем поцеловал ее — свою матушку — в лоб, и Клеопатре на миг захотелось, чтобы все сложилось иначе и она могла начать все сначала. Как было бы хорошо, если бы мужество и энергия этого юноши стали движителем ее планов!

Ее старший сын, царь царей, принял судьбу, что была предназначена ему с того самого мгновения, когда его великий отец совокупился с его царственной матерью. Он даже не улыбнулся — лишь торжественно поклонился, и длинные руки, унаследованные им от Цезаря, качнулись, словно ветви молодого дерева под ветром.

Канидий обещал, что для такого случая приведет императора в порядок и оденет как полагается, и это он обеспечил. Антоний появился чисто выбритый, пахнущий благовониями, облаченный в императорский пурпур и — на взгляд всякого, кто не знал его так хорошо, как царица, — трезвый. Клеопатра просто не могла смотреть на мужа: у нее разрывалось сердце. Некогда прекрасные чеканные черты сделались одутловатыми. Храбрые, словно у ястреба, глаза теперь напоминали два блеклых гриба.

Антоний занял свое место рядом с Клеопатрой.

— Я знаю, почему ты это делаешь, — сказал он.

— Ты меня вынудил, — отозвалась она. — Я охотнее поддержала бы не сыновей, а их отца. Но отец ушел, оставив вместо себя какого-то нищего.

На это Антоний ничего не ответил.

День выдался милосердно прохладным для сентября. Ветерок с моря по-своему участвовал в церемонии, влетая в окна гимнасия, теребя тогу — одеяние взрослого мужчины, врученное Антуллу его отцом. Цезарион же склонил голову, принимая от матери корону фараона, что должно было символизировать наступление его совершеннолетия.

И двое мальчиков в единый миг неким неизъяснимым образом превратились в мужчин. И Клеопатре показалось, что на лицах ее подданных отразилась радость при виде этой юной мощи и энергии, которая должна повести их в будущее. Юность — это надежда, и теперь люди Египта смогут опираться на эту надежду. Им не страшны больше дикие слухи, циркулирующие по городу и твердящие, что с Антонием покончено.

Ее план заработал. Жители Александрии перестали обращать внимание на вялость и обрюзглость отца при виде сильных, стройных сыновей.

Прежде чем отвернуться от Клеопатры и возвратиться в свой особняк, к привычному пьянству, Антоний взял жену за руку.

— Дай мне время, — попросил он. — Тебе не очень хорошо это удается, Клеопатра, но это именно то, в чем я нуждаюсь.

И Клеопатра, вопреки всему, тоже ощутила прилив надежды. Неужели Антоний снова станет тем человеком, которым был всего шесть месяцев назад, когда они праздновали исполнение их замысла о Золотой империи на Самосе? Как может душа человека исчезнуть столь быстро? Клеопатре хотелось поддаться искушению, но, хотя голос мужа звучал искренне, совсем как у прежнего Антония, глаза его так и остались двумя мертвыми озерами.