Фаина Гримберг - Княжна Тараканова

Юзеф вышел из спальни. Она вдруг устала и присела на широкую, с балдахином, постель. Подумала, что уставать ей нельзя, ведь впереди странный путь в неведомое… На столе с тонкими гнутыми и золочеными ножками оставались шкатулка, бювар и туго набитый кошель. Огоньки свечей внезапно вытягивались почти горизонтально и снова выпрямлялись судорожно…

Франк вернулся, в руке он держал еще один кошель.

– У меня есть еще деньги, – произнесла девочка глуховато, – в моей комнате.

Юзеф посмотрел на нее тем взглядом, который обычно зовут испытующим.

– Идем, – сказал он, – идем в твою комнату. – Это «в твою комнату» он выговорил совсем иронически. Но ей было все равно.

Он шел по коридору. Глубокие карманы камзола оттянуты были большими, туго набитыми кошелями. Девочку он пустил вперед. Она несла подсвечник со свечами.

В ее комнате, когда она молча поставила подсвечник на маленький комод, он приказал:

– Бери свои деньги. – Затем добавил: – А свои тряпки можешь бросить здесь…

Она, все так же молча, повернулась к нему узкой девичьей спиной, вытянула ящик комода, вынула узелок, затем снова повернулась лицом:

– Я готова…

– Ты так думаешь? – спросил он. Был суров с ней.

Она быстро, подавив приступ смущения, снова выдвинула ящик и на этот раз вынула поспешно шерстяную, коричневую, в мелких синих цветках, шаль.

– Дай мне остальные деньги. – Она наклонилась над своей постелью и разостлала шаль.

Он протянул ей оба кошеля. Она – скорыми движениями длинных пальцев – увязала все деньги – свои, его и украденные из шкатулки Фелиции – в шаль, затянула проворно узел…

– Сейчас пойдешь на Маршальковскую, в особняк Мадалиньских, – приказывал он. – Там спросишь кучера Войтылу, скажешь ему, что ты от Ольбромского. Если скажешь, что я послал тебя, старик не поверит и дальше пеняй на себя. Он проводит тебя на почтовую станцию, наймет карету. Потом, уже в дороге, понадобится тебе подорожная, но об этом будешь заботиться сама…

Она закутала голову и грудь темной накидкой, взяла в правую руку узел. Ноша оттянула руку.

– Ступай! – сказал он громко и раздраженно. – Уходи скорее, скорее! Я не ручаюсь… – Он не договорил.

Она поняла, что желанна ему, что он желает снова и снова брать ее тело. Но ей некогда было наслаждаться чувством власти над мужчиной, самой приятной для женщины власти. Да и власть эта имела пределы. И это был сильный человек, могущий подавлять свои желания.

Она не сказала ни слова, быстро пошла.

– Куда? – спросил швейцар в ливрее, шитой серебром.

– Пусти, дядя, подруга моя больна! – Девушка подбежала к дверям. – Отопри!

Он сказал ей, что она, конечно, врет.

– Да пусти же! – попросила она. Ей вовсе не хотелось тратить на этого человека свое время, свои слова, свое притворство… – Пусти, дядя! – повторила она просительно.

Он сказал ей, что она, должно быть, идет к любовнику.

– Нет, нет, Матерью Божьей клянусь! – Она перекрестилась. – Не к любовнику, нет!..

Швейцар был уже почти стариком и сейчас ему хотелось спать. Он подошел к двери, ворча. Она не слышала его слов, но подалась в сторонку, словно бы он надвигался на нее. Он отпер дверь и махнул рукой небрежно и приглашающе. Она вылетела в открытую дверь. Дверь за ней захлопнулась.

Девушка летела по улицам. Было темно. Фонари и прохожие были редки. Она подумала, что ведь ее сейчас могут ограбить, на нее могут напасть! Никто не позаботится о ней. Никто не будет приказывать ей и никто не будет ничего решать за нее, и защищать ее никто не будет! Потому что она теперь свободна!.. И она приостановилась на какой-то миг и глубоко, всей грудью, вздохнула, наслаждаясь этой опасной и все равно прекрасной свободой.

Уже через час наемная карета выезжала за пределы польской столицы. Низко надвинутая на лоб накидка скрывала лицо сидящей в карете женщины, она куталась в плащ, старый, потертый, с отрезанным капюшоном. Этот поношенный плащ своей жены дал девушке кучер Войтыла; он видел, что она дрожит. И вправду похолодало сильно…

Елизавета думала о Юзефе, о том, как он будет говорить с Фелицией. Конечно же, все будет так, как захочет он! Никакой погони не будет! И Фелиция не поссорится с ним… И он, конечно, заступится за швейцара. Ведь швейцар, старик Петр, совсем не виноват! Ведь он никого чужого не впустил в дом. И что такого в том, что он выпустил камеристку госпожи! Ведь он знает, что Елизавета – камеристка госпожи, госпожа доверяет ей… Далее мысли девушки оборотились вновь к Юзефу, к его последователям. Быть может, было бы интересно быть с ними, слушать о таинстве создания новой веры… Но нет, она не может, не может, потому что не хочет лгать, не хочет притворяться послушной, ни за кем не хочет следовать! И не верит ни в каких богов! И никакие веры не нужны ей, ни прежние, давно существующие, ни эта новая, только слагающаяся…

Куда следовало ехать? Она была свободна, но все-таки надо было куда-то направиться, куда-то держать путь! Она вдруг решила: в Вену! Там она никогда не бывала, там никогда не бывала и княжна Ассанчуковна… Впрочем, надо побыстрей избавиться от этого имени… На следующей почтовой станции надо будет выправить подорожную… Она не сразу поняла, что же с ней происходит. Это состояние показалось ей странным. Глаза слипались, голова тяжелела. Вдруг она поняла, что всего лишь очень хочет спать!..

Да, возможно подремать, карета будет ехать еще долго…

Она и вправду задремала и проснулась от окрика возницы. Он звал ее:

– Пани!.. Пани!..

– Что? Станция?.. – Она встрепенулась.

Но это еще не была станция. Это была придорожная корчма. Возница хотел покормить лошадей и сам хотел подкрепиться. В корчме, за единственным столом, липким от постоянно проливаемого на столешницу пива, играли в карты двое, по виду, провинциальные шляхтичи из самых малоимущих. Уродливая хозяйка в грязной головной повязке подала на край липкой столешницы неизменное домашнее пиво, а также хлеб и колбасу, нарезанные ломтями. Но перед тем, как обслужить варшавского возницу, она поклонилась молодой женщине и спросила, что угодно панне. Хозяйка корчмы верно определила, что видит все-таки не женщину, а девицу.

– Есть у тебя комната, где я могла бы недолго отдохнуть? – Елизавета старалась подавить волнение. Впервые она обращалась к человеку, к этой хозяйке корчмы, как высший обращается к низшему. И ведь это была ложь, на самом деле ведь Елизавета по своему происхождению вовсе не была выше этой старухи… «Но теперь ведь всегда будет так!..»

Старуха проводила молодую госпожу наверх, по узкой деревянной лестнице, в дрянную комнатушку, скупо освещенную сальной свечой. Елизавета устало опустилась на постель, застланную грязноватым покрывалом, положила на постель свой узел. Хозяйка корчмы не уходила, обратилась к гостье: